Впрочем, это существование предназначено не для него.
Джебрасси сообразил, что не помнит дорогу назад, что не сможет найти Великие Врата — которые, к тому же, вполне успели закрыться в его отсутствие, — но почему-то не обеспокоился.
Он извлек из складок плаща свернутый шестиугольником номер, подержал над поручнем, затем раскрыл его и, улыбаясь, следил, как тот серпантином разворачивается между стенами бездонного колодца.
Вскоре появился один из искателей, знаком задал вопрос: «Кто поручил тебе найти этот конкретный том?»
Юноша, также знаками, выразил смущение, и тогда искатель помог ему прочесть первые цифры, нанесенные на длинную ленту, после чего привел к нужной книге, которая, как выяснилось, была обнаружена и занесена в каталог очень и очень давно.
Джебрасси вытащил книгу с полки, поднял жесткую синюю обложку и принялся читать. В этот момент рядом возникла темная фигура, откинула капюшон, и молодой воин увидел, что это Библиотекарь — во всяком случае, тот эпитом, который был знаком ему лучше всех прочих.
— Это все иллюзия, не так ли? — обратился к нему Джебрасси.
— Мне казалось, ты любишь приключения, — сказал эпитом.
Юноша нахмурился, почувствовав близкий конец безмятежного существования.
— Зачем я нашел эту книгу?
Эпитом принял томик у него из рук и вроде бы прикинул его на вес.
— Это биография, — пояснил он. — К сожалению, доступен далеко не весь текст. Есть и бессмысленные участки. Возможно, где-то имеется продолжение, которое способно завершить повесть — но где?
Эпитом обвел рукой бесконечные полки.
— Впрочем, не важно. Для тебя этот томик и есть ты, в данный текущий момент, пока мы не отыщем остальные — что само по себе представляет большой интерес.
— Вы хотите сказать, это повесть обо мне?
— Не вполне. К тому же не полностью.
И тут Джебрасси понял.
— Значит, это и его история, — полувопросительно сказал он. — История человека, с которым я связан?
— Признаюсь, я действительно задавался вопросом, насколько легко тебе удастся уяснить этот факт, — сказал эпитом и взмахнул руками, подчеркивая монументальность задачи. — У тебя превосходнейшие инстинкты.
— Как здесь вообще можно что-то найти? — поинтересовался Джебрасси. — Я имею в виду, неужели это все помещается в нечто размером с небольшой камень? Так мало места для такого огромного количества.
— Действительно. Величайшая радость искателей заключается в осуществлении их работы, вновь и вновь, на протяжении их собственной, особой хронологии, столь длительной, что даже мое полномасштабное «я» с трудом схватывает ее суть. Но все это — заключенное, как ты говоришь, в камне — не является бесконечным. Оно ограничено. Подобно самому Вавилону.
— Существует число, которое называется «пи» (pi), — сказал Джебрасси, гордясь собственными познаниями. — Оно начинается тройкой, потом запятая, один, четыре, один, пять… и так далее, до бесконечности. Ведь этого числа здесь нет?
— Ничто бесконечное не может быть представлено в конечном. Разумеется, есть сегменты числа «пи», напечатанные во многих из книг — полагаю, ты бы смог найти их все, выстроить по порядку, а затем переставлять те или иные тома — снова и снова, — однако на это ушла бы вечность, превышающая даже время, заключенное в камушке. Нет, «пи» не содержится здесь полностью, также как любое иное бесконечное число или константа, — включая бесконечно длинные истории, которые, как предполагается, где-то существуют. — Эпитом вновь повторил типичный для племени жест, приложив палец к носу. — Такие истории требуют бесконечного редактора, не правда ли? Однако уравнения, которые позволяют вычислить «пи» — да, все они здесь. Если хочется, можешь взять одно из них — или все скопом — и сгенерировать это число до любой длины, без какого-либо добавления к тому, что уже напечатано в этих книгах. В этом-то и заключается как слава, так и печаль Вавилонского Столпа. Он не завершен. Истории, которые он содержит, не живут, — не резонируют с непредсказуемостью, бесконечностью, повторением истинного существования. Даже будучи столь колоссальным, Вавилон является лишь семенем. Картой. Как выразился один мастер,[15] скрытый от нас туманом Яркости, «карта не есть территория».
Джебрасси призадумался. Понемногу лицо его просветлело.
Эпитом одобрительно кивнул на реакцию юноши, взял с полки еще один том, подкинул на руке.
— Вообще говоря, мы не генерируем столь большие тома за один раз. Это было бы расточительством. Мы генерируем куда более короткие — оптимальной длины — строки символов и пропускаем их через анализаторы, которые отыскивают грамматические связи на основе ряда простых правил. Это помогает нам собирать — если угодно, прясть — более длинные тексты и все их варианты. Лишь после этого мы их каталогизируем. Тексты, основанные на предположениях — которые позволяют дальнейшую интерпретацию и расширение, — допускают сжатие. Их можно закодировать и сократить, причем без потерь. Более случайные или полностью бессмысленные тексты с такой легкостью сжать нельзя. Таким образом, с моей — внешней — точки зрения, Вавилон внутри камушка демонстрирует регионы особой плотности, а мы отыскиваем их, хотя это только начало работы. Число «пи», к примеру, полностью случайно — это я доказал самолично еще века назад — и его нельзя ужать, можно лишь свести его к уравнению. Любое уравнение напоминает фабрику. Любопытно отметить, что на периферии микрокосма «пи» перестает быть сложным — там оно равно двум. Можешь ли ты сказать, почему?
Джебрасси заморгал. Таких предметов он еще не проходил.
Эпитом продолжил:
— И разумеется, существует явление симметрии — во множестве обличий. К примеру, одна половина библиотеки симметрично отражает другую — те же самые тексты, только зеркально обернутые. Их можно устранить. Имеется великое множество прочих методов — одни примитивны, другие на редкость сложны, — на разработку которых ушла половина вечности, частично моей, а частично и тех индивидуумов, чьи личные «я» с тех пор канули в забвение.
— Как много всего позабыто, — сказал Джебрасси. — Но почему? Если вы способны создать Вавилон, разве нельзя сохранить реальные истории, чтобы любой смог их обнаружить?
Эпитом, похоже, был приятно удивлен этим вопросом.
— Пожалуй. Впрочем, не следует недооценивать масштабы этой задачи — крайне сложно знать все и везде. С другой стороны, шеняне не разглашали свои методики вплоть до момента, когда города Земли обнаружили, что их записи стали невозможно огромными. Сама Кальпа — ее оставшиеся бионы — покоится на фундаменте, образованном историческими сведениями земных библиотек: записи и носители памяти сбиты в единую массу и погребены — ничем не лучше древней коренной породы. Единственный способ, которым можно получить доступ к частям прошлого, имеет, по сути, трагический характер: надо следить, как Тифон пожирает это прошлое, рвет его на куски и притягивает к нашему финальному моменту существования — под руководством спутанных ассоциаций между вами и вашими визитерами. Я говорю о сновидцах.
— Печальная история, — сказал Джебрасси. — Однако она означает, что Тифон служит некоей цели.
— Я вижу, из тебя вышел бы прекрасный искатель, — заметил эпитом. — Но несчастливый. Если на то пошло, я и сам здесь несчастен. Кое-чего недостает.
— Жизни?
— Сюрприза. Непредсказуемости. Территории. Все и вся выложено на этих полках, поджидает своего открытия — но оно фиксировано. Когда семечко проклюнется, когда эти тексты станут частью нового космоса, изменится все. Бессмыслица станет столь же ценна, как и связные повествования, ибо мультиверсум строит себя в основном из непригодной для чтения мешанины, причем никто не знает, какой текст важен, а какой — нет.
Джебрасси вновь открыл книгу, однако буквы зыбко плясали у него перед глазами.
Эпитом предостерегающе вскинул палец:
— Нет, юноша, еще рано. Имеется один подлинный индикатор, неопровержимый маркер реальности.
В поле зрения Джебрасси все кружилось и расплывалось, однако слова эпитома ясно звучали в голове. Юношу подхватило и — словно мощным, но мягким ветром — понесло по спиральным лестницам: вдоль полок, вниз, вниз, куда-то вбок, снова вниз, обратно к Великим Вратам, захлопнувшимся сразу после того, как он скользнул внутрь.
