— Старик, это твой.
— Позвонят и перестанут.
На высокой ноте музыка стихает, но через минуту гитарное соло начинает играть заново. Оуэну ничего не остается, как встать и пойти за мобильником.
— Да, — коротко и лениво отвечает он, потом долго молчит, кто-то на той стороне завладел всем его вниманием. Оуэн медленно возвращается в спальню, встает в дверном проеме и смотрит на нас. В полной тишине, слышу, как из динамика доносится мужской голос. Слов не разобрать, но по интонации догадываюсь, что дело срочное. Поднимаюсь, чтобы глянуть на Оуэна, вижу его взгляд, в них тревога и растерянность. Он слушает и молчит, смотрит прямо мне в глаза. Вот та самая телепатическая связь, которая у них с Аароном, заработала и между нами. Я не слышу, о чем идет разговор, но по выражению его лица все становится ясно.
— Грегори? — шепотом спрашиваю я.
Оуэн слегка кивает, и по моим щекам катятся слезы, а руки начинают трястись. Я хочу знать только одно:
— Он жив?
Снова короткий кивок, Аарон немедленно соскакивает, он тоже все понял. Мы вдвоем застываем в ожидании. Оуэн заканчивает разговор, бросает телефон на кровать.
— Рихтман звонил, Грегори ночью пытались убить, он в больнице. Ему сделали операцию, сейчас он стабилен.
Я закрываю лицо ладонями, Аарон держит за плечи и пытается успокоить. Когда минута слабости проходит я начинаю собираться, мне срочно нужно к брату. Оуэн останавливает меня, берет за запястье:
— Нам туда нельзя. Рихтман сказал оставаться в укрытии.
— Черта с два!
— Как ты думаешь, кто следующий на очереди у этих людей? Мы или, может быть, ты? Нельзя ехать в самое пекло.
— Плевать, я еду к брату! Могу справиться и без вас!
— Это опасно. Я не могу тебя туда отпустить.
Я хватаю с пола вещи, опять это лимонное платье у меня в руках, которому уже давно требуется попасть в стирку, но я совершенно не соображаю, слезы застилают глаза.
— Старик, это ее брат. Мы будем с ней, ни на шаг не отойдем, но ей нужно там быть, — вмешивается Аарон.
Меня накрывает новой волной слез. Мой брат ранен! В голове это не укладывается. Он в полиции уже давно, разные переделки были, чаще всего мы узнавали о них, когда все было позади. Он рассказывал об этом на семейном ужине как будто это рядовое дело, хотя теперь я понимаю, как это все было опасно. Мой брат — полицейский, смелый мужественный, самоотверженный. Пока мы собираемся, я вспоминаю, как он всегда меня защищал от хулиганов. Он уже учился в колледже, приезжал на каникулы и всегда спрашивал, обижает ли меня кто-то. Ему стоило просто пройтись со мной по кварталу, чтобы напомнить, что его сестренку трогать нельзя. В каждый его приезд он ругался с отцом, проклинал его. Однажды они даже подрались, Грег уже был настолько высокий и мощный, что мог просто уложить отца, но пару ударов было достаточно, чтобы отец на полгода завязал с выпивкой. Я каждый раз удивлялась тому, что брат снова и снова возвращался в родной город, хотя ему не нравился ни сам Ланкастер, ни его обитатели, у него было так мало друзей здесь, а еще он ненавидел отца, и само пребывание в его доме причиняло ему страдание. Но вот наступали каникулы, и он снова был здесь. Теперь я понимаю, что он возвращался ради меня, чтобы проверить, в порядке ли все со мной… Когда дела стали совсем плохи, а он сам поступил в полицейскую академию, и времени стало все меньше, он сделал так, чтобы в наш дом переехала бабуля и тетя. Это меня и спасло от того, чтобы совсем замкнуться в себе и окончательно сгнить в доме алкоголика. Я раньше всегда думала, что нахожу себе плохих парней, по образу и подобию моего отца, возможно, так и было раньше. Но теперь я знаю точно, я нашла Оуэна и Аарона, потому что они напоминают мне брата. Они любят, защищают и готовы на все ради тебя.
Оуэн останавливает меня, обхватывает мое лицо ладонями и заставляет дышать на счет: «Один, два, три», но я сбиваюсь, не слушаю, кажется у меня истерика. Я все еще раздета, прикрываюсь одеждой, которую подняла с пола. Он отбирает ее у меня и заводит руки за спину, просит обхватить ладонями локти, как делал это ночью.
— Нет! — противлюсь я. — Эти игры сейчас неуместны.
— Делай так, как тебе говорят! — Оуэн включает режим доминанта. Опять. Я на секунду замираю от звука его голоса, от того, как он до сих пор вибрирует у меня на коже, от того, как я себя ощущаю рядом с ним, когда он такой. Оуэн помогает завести руки за спину. — Малыш, дыши, смотри на меня и дыши.
Он вытирает слезы с лица, помогает успокоиться, я дышу вместе с ним, не отрываясь смотрю в ему глаза. Как только я успокаиваюсь, он расцепляет руки и опускает их вдоль тела, отступает от меня и поднимает одежду.
— В чемодане есть более комфортная одежда и чистое белье? — спрашивает он, и я так благодарна ему за то, что нам больше не придется спорить, за то, что он без прислушивается к Аарону и понимает меня. Я киваю в ответ, и он снова спрашивает: — Найти тебе вещи и помочь одеться?
— Я сама.
Оуэн делает еще один звонок, Аарон собирает вещи. Оставляю лимонное платье на незаправленной постели — ворох одеял и подушек в серых тонах, и яркий кусок ткани бросается в глаза, как чужой праздник во время похорон, как цветок на болоте. Надеваю чистое белье, джинсы, майку. Нужно умыться и привести себя в порядок. Я собиралась слишком быстро, много из того, что мне нужно я не взяла. Когда возвращаюсь из ванной комнаты, Аарон надевает на меня свою огромную черную толстовку.
— На случай, если будет холодно.
Накидываю капюшон на голову, будто это спасет меня от пули. Я тону в кофте, она хранит его запах, и это меня ненадолго успокаивает. Мы доезжаем до больницы за полтора часа, пробки заставляют замедлиться. Я нервно потираю ладони о джинсы, Наши телефоны молчат, и это радует, надеюсь больше ничего не случилось.
Когда мы наконец попадаем в больницу, находим нужный этаж и палату, то нас не сразу пускают в Грегори. У дверей охрана, в коридоре столько полицейских, среди них и тот молодой офицер с идеальной укладкой, который был на пропускном пункте Управления. Он стоит в стороне, озадаченно смотрит на нас, потом все-таки подходит.
— Меня зовут офицер Бриггс.
Я киваю в ответ, даже не в силах произнести свое имя в ответ. Оуэн и Аарон приветствуют его коротким кивком, руку пожимать ему они не стали. Парень переминается с ноги на ногу и спрашивает, обращаясь то ли ко мне лично, то ли ко всем нам:
— А вы какими судьбами здесь?
— Я сестра агента Томаса, — не раздумывая говорю я, Аарон молча уводит меня в сторону, а потом шепчет:
— Ни с кем не говори.
Через несколько минут полицейский получает разрешение пустить нас, но медсестра позволяет войти только родственником. Оуэн и Аарон остаются снаружи. Брат лежит под капельницами, кардиомониторы издают противный пикающий звук. Его лицо за эти сутки будто похудело, глаза впали. Веки медленно приподнимаются, когда я вхожу в палату.
— Ммм, — он пытается улыбнуться, потом медленно через силу говорит. — Рихтман сдал, а они привезли.
— Не разговаривай, — прошу его, потому что невозможно видеть, как он корчится от боли после каждого произнесенного слова. — Да, все именно так, Рихтман сдал и правильно сделал, а они пытались меня удержать, но как я могла.
— Не говори тете, — просит он.
Глотаю слезы, чтобы не устраивать сцену. Ему и так плохо. Обещаю, что ничего не скажу, держу его руку. Спрашиваю, не хочет ли он пить или есть, он слегка мотает головой, мне хочется ему помочь, что-то сделать для него, хочется забрать его боль.
— Пусть они тебя берегут, скажи им, это их миссия, — через силу говорит брат, и я киваю в ответ, шмыгаю носом, пытаюсь собраться. Чувство беспомощности и еще более гадкое чувство вины, как будто я в него стреляла. Мы молчим, я не знаю, что говорить, просто сижу рядом, держу его руку и наблюдаю, как он медленно проваливается в сон. Я не хочу его оставлять, но медсестра говорит, что ему нужен покой, потому что его коллеги все утро его пытали и допрашивали, и он никак не мог уснуть из-за них.
Я понимаю, что опять никаких подробностей мне не узнать, брат не расскажет, даже когда ему будет лучше, будет отшучиваться и откровенно лгать. Аарон и Оуэна будут его покрывать, Рихтман с ними заодно. Прошу медсестру позвать врача, чтобы хотя бы он дал какую-то информацию.
