— Когда я расскажу тебе, ты подумаешь, что я сошла с ума.

— Я уже думаю, что ты сошла с ума, — говорит она, и в её глазах нет ни тени юмора.

— Что ж, тогда ты убедишься в этом ещё больше, — отвечаю я. — Вот почему я никому не рассказывала.

Кроме Адама. Но я не могу говорить об Адаме. Каждый раз, когда я просто думаю о нём, чувствую, как сжимается горло, и глаза становятся влажными, а это не то, что мне нужно. Не сейчас.

Она даёт задний ход и едет на маленькой скорости по окрестности. Я молчу, смотря на голые ветви деревьев, проплывающие за окном.

— Ты собираешься р-р-рассказать мне?

— Я думаю, кто-то изменил мою память.

Украдкой бросаю взгляд, но Мэгги сфокусирована на дороге. Её губы немного напряжены, но она не взволнована. И не удивлена.

Грузовик заворачивает на остановку возле Бичер, и она поворачивает налево, а не направо. Этот путь добавит нам лишних три минуты. Она одолжила мне время для разговора.

В спешке продолжаю, позволяя словам соскакивать так быстро, как только мой язык формулирует их. Я не рассказываю ей только о том, чего не могу вспомнить. Рассказываю о результатах компьютерной томографии, о лечении у психолога и о пачке заявлений в колледжи, из-за которых меня парализует от страха. Рассказываю о странных ощущениях, которые вызывали поцелуи Блейка, о звонке доктора Киркпатрик и о Дэниеле. Я даже рассказываю об Адаме, хотя это всего лишь мимолётное упоминание, которому я позволяю вырваться.

Когда я поднимаю взгляд, то осознаю, что мы в историческом районе. В одной улице от Бельмонт Стрит. А ещё мы опоздали на занятия, но это совершенно не беспокоит меня, хотя должно.

Мэгги паркует грузовик на обочине и вынимает ключи из зажигания, поворачиваясь на своём месте.

— Мы б-б-больше не друзья.

Эти слова не шокируют меня, но слышать их не доставляет радости. Я отталкиваю болезненную пустоту в груди и пытаюсь найти слова.

— Я знаю. Только не знаю почему.

— Думаю, я тебе верю, — произносит она. — Но это ничего не меняет. Я н-н-не могу смириться со всем тем, что ты сделала, н-н-но ты принимала решения, Хлоя. Возможно, ты не помнишь их сейчас, но ты — та, кто это делал.

— И это всё? Мы больше не подруги? Это навсегда?

— Думаю, да, — отвечает Мэгги, и это первый раз, когда я вижу боль в её глазах. На бледной коже под её глазами появляются красные пятна — верный признак того, что она расстроена.

Затем она качает головой, и её лицо сразу ожесточается.

— Я н-н-не хочу принимать во всём этом участие. Я н-н-не готова.

Я киваю, но все же не могу с этим смириться. Всё во мне цепляется за эти ростки возможности.

— Но, возможно, когда-нибудь?..

Я понимаю, что мой голос звучит жалко. Она отворачивается, смотря в окно. Я вижу спины «Бельмонтских Красоток» даже отсюда.

— Всё это м-м-может подождать, — неожиданно говорит она. — Мне нужно показать тебе кое-что. И я не д-д-думаю, что это дело терпит отлагательств.

Мы с Мэгз делали вместе много разных сумасшедших вещей, но ни в одной из моих диких фантазий я не могла представить, что мы пропустим занятия, чтобы влезть в дом Миллеров. В основном потому, что в моих воспоминаниях это место не пустое. Не настолько пустое, во всяком случае.

Сейчас мы тихо крадёмся вдоль живой изгороди позади дома, отсутствие занавесок на задней двери и окнах странно и непривычно.

— Посмотри за улицей, — говорит Мэгги, когда мы подходим к заднему крыльцу.

Она вынимает большую связку ключей из своей сумки и начинает перебирать их.

— Что, ты теперь домушница?

— Они моего дяди. Он что-то чинит на кухне. С-с-свет или ещё что-то.

— А он не хватится своих ключей?

— Он сегодня на охоте.

Великолепно. Мы используем сворованные ключи парня, который владеет шестью охотничьими ружьями и арбалетом в придачу. Только я собираюсь сказать ей, что это плохая идея, как она находит правильный ключ, и дверь открывается с тихим скрипом.

— Входи, — говорит она, и я, следуя её команде, проскальзываю в слабоосвещённую кухню.

Я была в доме Миллеров только на нескольких вечеринках. И тогда всё было по-другому. Кухня раньше выглядела как картинка из шоу про домашнее декорирование, с фотографиями свежих цветов и сочетающимися по цвету полотенцами для посуды, свисающими с античных крючков. Каждый укромный уголок и трещинка были какими-то домашними, тщательно продуманными. А теперь это просто... пустота.

Шарканье моих кроссовок по деревянному полу, кажется, создает эхо от стен. Даже воздух ощущается другим — холодным, сухим и пустым.

Мэгги не позволяет мне долго задерживаться на одном месте. Она несётся через кухню и столовую к широкой лестнице с дубовыми перилами. Мы взбираемся по лестнице, и мои ладони оставляют влажный след на перилах. Я знаю, куда она ведёт меня. И что-то глубоко во мне не хочет туда идти.

Мы открываем шестую дверь в конце коридора, и я чувствую себя так, будто прошла под ледяным душем. Пустая комната зияет из раскрытой двери. Розовые стены и деревянный пол. Она голая и жуткая, словно обглоданные кости, лишённые живой, дышащей плоти.

Мне хочется уйти.

Я вижу тёмный прямоугольник на полу — пространство, где, вероятно, стояла кровать Джулиен, защищая деревянные доски от солнечного света, заливающего всю комнату из трёх окон в ясные дни.

— Здесь, — говорит Мэгги, и я слегка подпрыгиваю.

Она стоит внутри пустого шкафа, низко пригнувшись к полу. Смотрит вверх, наморщив нос.

— Я приходила с ним, когда он участвовал в торгах на дом. А потом вынуждена была терпеть приступы аллергии.

— Зачем ты поднималась сюда? — спрашиваю я, потирая руки.

— Скука. Любопытство. Не знаю. Даже не знаю, почему открыла шкаф, но когда я это сделала, то нашла вот что.

Подхожу ближе, потирая руки в тех местах, где проросли мурашки. Я вижу бледные линии от карандаша, прежде чем приседаю рядом с Мэгги, чтобы прочитать то, что написано на стене.

Раньше я не была сумасшедшей.

Кто-то сделал это.

Хлоя знает.

Три строки аккуратного женского почерка, шепчущие секреты, которые должны были оставаться таковыми. Перед моими глазами всё тускнеет, отпечатывая в памяти лишь два слова.