Я стучу и жду, по меньшей мере, минуту, после чего стучу снова. Адам отвечает примерно через полсекунды после того, как я теряю терпение и начинаю громыхать. Даже если бы меня волновало то, как я выгляжу, мне не стоило беспокоиться. Он не брился четыре или пять дней, а его глаза настолько красные, что я спрашиваю себя, спал ли он с тех пор, как я уехала.
— Ты заболел? — спрашиваю я.
— Нет, — коротко отвечает он. Он ведёт себя невыразительно. Холодно. И вместе с тем чертовски напряжённо, обшаривая глазами всё вокруг своей квартиры, как будто ждёт появления киллера.
— Я ездила в Калифорнию, — говорю я, но на самом деле не думаю о своей поездке. — И видела Джулиен Миллер.
Он вздрагивает, и на мгновенье я вижу прежнего Адама. Того, который беспокоился обо мне.
Затем он исчезает, на лицо возвращается безразличная маска.
— Калифорния. Звучит круто. На самом деле я немного занят.
Ложь. Он не занят. Он просто хочет, чтобы я ушла. И это чертовски ранит меня, но я чувствую, что тут попахивает ложью.
Я должна подумать о Джулиен и рассказать всё то, о чём она говорила или намекала, но не могу заставить свой мозг переключиться. Я не могу думать ни о чём другом, кроме того, что ужасно стоять здесь и ссориться с ним.
— Она больна, Адам. Боже, она невероятно больна. — Я перевожу дыхание, потому что не хочу показывать эмоции. Хочу, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно, но не получается. — Она больна, а я напугана, и я скучала по тебе. Я всё ещё скучаю по тебе.
Его глаза находят мои. Он останавливает меня этим взглядом. И он не скажет мне того же, я знаю, но ему и не нужно это делать. Его глаза говорят за него.
Сжимаю пальцы в кулаки на талии, потому что желание прикоснуться к нему почти причиняет боль.
— Я видела все эти здания. Номер в нашем отеле выглядел как Бальбоа Парк. Дома и витрины — всё выглядит одинаково, как будто в одном стиле.
— Испанское Возрождение, — произносит он, и я практически ощущаю, как его глаза ласкают моё лицо. Он подходит ближе, затем снова отступает. Это убивает меня.
— Адам...
Он тяжело сглатывает и качает головой, словно не может понять, как я здесь оказалась или почему не ухожу. И веду себя подобным образом.
— Хло, нам нужно покончить с этим. Тебе нужно держаться от меня подальше.
— Ты не веришь в это. Я знаю, ты не веришь в это.
— Нет, я верю. Потому что это — правда. — Он говорит так, будто кто-то клещами тянет из него слова.
Я чувствую жжение от слёз, застилающих глаза.
— Может, мне наплевать на правду.
Адам судорожно выдыхает.
— Ты понятия не имеешь, насколько всё усложняешь.
— Это не сложно. Ты знаешь.
Я уже почти плачу. Адам прикасается рукой к моей щеке, его пальцы забираются в мои волосы. Всё во мне плавится от прикосновения его руки, под мягким, тёплым давлением его пальцев.
— Хотел бы я, чтобы всё было по-другому, но это не так. Твоя мама была права, Хло. Я ворвался в ту аптеку.
— Нет. Должно быть что-то ещё. Я знаю тебя, Адам. — Он вздрагивает, и я понимаю, что права. Но он всё равно качает головой.
— Это произошло. Я ворвался в аптеку, и она права насчёт того, что тебе следует держаться от меня подальше.
Такое чувство, будто меня затягивает в зыбучий песок. Или, возможно, я сама превратилась в песок, и вся эта темнота и страх затягивают меня вовнутрь.
— Расскажи мне почему.
Он отводит взгляд и переминается с ноги на ногу, пожимая плечами.
— Деньги.
— Лжец.
Это заставляет его обратить на меня взгляд. Он поднимает руки, сдаваясь, и я чувствую холод, когда он отпускает меня.
— Прекрасно, тогда наркотики. Как насчет того, чтобы просто принять это?
— Что принять? Здесь нечего принимать, потому что ты ничего мне не говоришь! А я знаю, ты не наркоман, Адам. Назови мне другую версию.
— Какое это имеет значение? Я сделал именно то, чего ты так боялась.
— Да, я поняла эту часть. Чего я не понимаю, так это «почему».
— Тебе не понравилось моё «почему».
— Потому что это чёртова ложь! Просто расскажи мне!
