Адам отчаянно рычит, пропуская руку сквозь волосы. Он знакомо пахнет, голос звучит так же, и я хочу, чтобы меня беспокоил вопрос о шраме на его руке, но этого не происходит. Больше нет.
— Скажи мне, почему ты это сделал.
Он поворачивается, бормоча что-то о том, что он занят, но я не могу больше ждать и прикасаюсь к нему. Касаюсь лишь его руки, но и этого достаточно: он вздыхает и задерживает дыхание. Закрывает глаза, когда я касаюсь его лица. Я и сама задерживаю дыхание, потому что очередное воспоминание проходит через меня.
Я на грани нервного срыва, пока Адам помогает мне расшатать замок на двери в школьную столовую. Чувствую, как он поддаётся моим пальцам. Несмотря на волнение, я закатываю глаза.
— Всё ещё не понимаю, почему мне нужно проникнуть сюда.
— Чтобы заниматься, — говорит Адам, пожимая плечами. От моего взгляда он ухмыляется. — Ну, здесь гораздо тише, чем в моём доме.
Я убираю руки, чтобы вернуться в настоящее. Адам тоже здесь, на его губах нет ни намека на улыбку. Но его глаза заставляют меня желать использовать красивые, поэтичные слова. Лазурные. Небесно-голубые.
Прекрасные.
— Я не сдамся, пока ты не расскажешь мне.
Он смотрит в сторону, и я понимаю, что он обдумывает. Может быть, проверяет мою решимость. Наконец он кивает и отступает на шаг назад, нуждаясь в пространстве, как я полагаю.
— У неё Альцгеймер. У моей бабушки.
— Как давно?
Адам пожимает плечами и просовывает руки в карманы.
— Около трёх лет. Ты знаешь что-то об этом заболевании?
— Достаточно, чтобы сказать, что мне жаль, что с ней это случилось, — отвечаю я.
Он ничего не отвечает, просто продолжает, как будто рассказывает о погоде.
— Она многое забывает. У неё был период, когда она всё время смывала свои таблетки в туалет.
— Почему?
Он пожимает одним плечом.
— Иногда она думала, что это яд. Иногда, что они были моими — украденными или что-то вроде того.
Отмахивается, как будто всё это неважно и неинтересно.
— Сначала врачи помогали, но это случалось всё чаще. В тот месяц они отказали. Сказали, если с ней настолько трудно, нам следует подумать о предоставлении ей проживания с уходом.
— Что это значит? Дом престарелых?
Он кивает.
— Вроде того. Я сказал социальному работнику, что нашёл лекарства, и ей уже лучше. У нас не было денег на большее. Я наивно полагал, что аптекарь не заметит недостающую баночку таблеток от кровяного давления.
— Но ты поранился. Твоя рука.
— Я собирался выскользнуть в окно подачи для машин. Аптека была закрыта, но хозяин был внутри. Он опустил окно прямо на мою руку. Стекло разбилось... — Адам замолкает, неопределённо показывая на белый шрам на внутренней стороне предплечья.
— Мне жаль, — снова повторяю я.
Это вызывает смех. Циничный.
— Не стоит. Это было глупо, и мне чертовски повезло, что он не пристрелил меня.
— Адам, все люди совершают ошибки.
— Ага, но большинство людей не совершают краж со взломом.
Я хочу опровергнуть это, но понимаю, что не сработает. По каким-то причинам он хочет помнить о том, что сделал. «Что за чепуха» тут не прокатит. Но будь я проклята, если он будет справляться с этим в одиночку.
— Да, это было глупо, — соглашаюсь я, поднимая руки. — Прекрасно. Ты был дураком. А теперь двигайся дальше. Попроси помощи, чтобы помочь ей. Ты вообще рассматривал этот вопрос?
Адам усмехается, расслабленно прислоняясь к закрытой двери.
— Посмотри вокруг, Хло. Мы тут не разбрасываемся деньгами и альтернативами.
— Но ведь существует огромное количество социальных программ для пожилых. Так почему бы и нет? Она что, нелегальная иммигрантка или что-то вроде?
— Ты не понимаешь, верно? — Он поднимает голову и прикрывает глаза. — У меня нет другой семьи.
— Знаю, ты заботишься о ней...
— Забочусь о ней? — Адам практически смеётся над этим. — Да, Хлоя, забочусь. Но я не Мать Тереза, и здесь речь идет не о семейной преданности. Если они узнают, насколько она плоха, мы оба закончим в Системе.
