Я зарываюсь лицом в ее горло и сосу, и медленно снова начинаю двигаться между ее бедер. Она такая мокрая и скользкая. Двигаюсь с длинными, протяжными толчками, и женщина снова задыхается подо мной и двигается вместе со мной, встречая каждый толчок движением бедер. Доставляя удовольствие, преследуя свое собственное, мы раскачиваемся в унисон, как волны, приливы и отливы, пока мое освобождение не закручивается у основания моего позвоночника.
В голове у меня становится светло, мышцы дрожат. Покалывание между ног усиливается. Я закрываю глаза, еще раз сильно толкаюсь, затем вырываюсь. Сжимаю в кулак свой стояк, когда мой оргазм пронзает меня насквозь. Звезды перед глазами, комната наклоняется, и я забываю дышать, когда удовольствие разрывает меня на части.
Я падаю рядом с ней, пытаясь отдышаться, и когда открываю глаза, вижу, что Джордан смотрит на меня с жаром, которого я никогда раньше не видел ни у одной женщины. С голодом, который говорит, что я показал ей то, что она хочет, а затем оставил ее ни с чем.
— Я еще не закончил с тобой, — говорю я и приподнимаюсь на локте.
Ее голый живот скользкий от моего освобождения. Я погружаю в него пальцы, вожу по ее коже, получая болезненное удовлетворение от этого зрелища.
— Я вся горю, — говорит она дрожащим шепотом.
Провожу влажными пальцами между ее ног, и мы оба стонем от соприкосновения моей влаги с ее.
Ее колени раскрываются, и я не торопясь дразню и потакаю ей, пока она мне позволяет. Снова и снова смачиваю пальцы, используя свое удовольствие, чтобы усилить ее.
Джордан извивается под моей рукой.
— Поцелуй меня, — выдыхает она.
— Нет. Я хочу посмотреть.
Ее руки сжаты в кулаки по бокам. Мышцы напряглись. Внутренние мышцы начинают пульсировать, и она закрывает глаза.
— Посмотри на меня.
Я удерживаю ее взгляд и ласкаю жестче. Ее глаза вспыхивают. Спина выгибается над полом, и Джордан шипит то ли от боли, то ли от удовольствия — не могу точно сказать. Женщина хватается за грудную клетку, и я прикусываю язык, чтобы не рявкнуть на нее, чтобы она не двигалась. Ее оргазм, кажется, длится несколько минут. Затем ее тело обмякает, ноги смыкаются, и Джордан прижимается ко мне.
Я лежу рядом с ней, мои веки тяжелеют и стараюсь не думать о том, что, черт возьми, только что произошло.
Липкость на моих пальцах напоминает мне, что нужно привести ее в порядок. Поднимаюсь, натягиваю джинсы, хватаю кусок ткани и смачиваю, затем поворачиваюсь и поражаюсь обнаженной женщине, лежащей на полу моей хижины.
Я ухмыляюсь, думая о том, что сказал бы мой дедушка, если бы узнал, что мы только что сделали в его любимой охотничьей хижине.
— Позволь мне, — говорю я и сажусь на корточки рядом с ней, перекатывая ее на спину, чтобы я мог очистить ее живот.
— Можно мне остаться с тобой на ночь? — Ее голос такой робкий, такой непохожий на нее, что я задаюсь вопросом, не сожалеет ли она о том, что мы сделали. Я чувствую, что она готовится к моему отказу.
Полагаю, одна ночь в объятиях друг друга не слишком опасна.
Я киваю.
— Только оденься. — Тем самым устраняя как можно больше искушений.
Поворачиваюсь к ней спиной, чтобы набить дровами печь, пока Джордан одевается. Когда понимаю, что она закончила, поворачиваюсь и ложусь рядом с ней на кровать из шкур. Женщина двигается ко мне, прижимаясь щекой к моей груди.
— Гризли?
— Хм.
— Спасибо, — говорит она, зевая. — Ну, знаешь, за все.
— А теперь спи.
Потому что, если она не перестанет быть милой, я могу снова трахнуть ее до восхода солнца.
ДЖОРДАН
Я просыпаюсь в тусклом свете хижины, прижавшись щекой к широкой, твердой, теплой груди, и впервые за долгое время чувствую себя довольной. Если подумать, не могу вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя так хорошо. Расслабленной, отдохнувшей и болью во всех нужных местах.
Гризли, как оказалось, хорошо разбирается в женщинах. Одного его прикосновения было бы достаточно, чтобы зажечь меня, но в сочетании с его шепотом и тем, как мужчина оберегал мою голову от твердого пола и избегал моих ноющих ребер, это был афродизиак, которого я никогда не ожидала.
Испытывая жажду и потребность мочевого пузыря в уборной, я осторожно сажусь.
Его веки распахиваются, как будто он не спал все это время и только притворялся спящим.
— Ты в порядке?
У меня внутри все теплеет от его заботы. Пока мы с Линкольном были вместе, у меня никогда не возникало ощущения, что он заботится о моем благополучии. Если я болела, он спал на диване. Когда серьезно болела, он спал в доме друга, чтобы не заразиться. У меня такое чувство, что Гризли рискнет самым худшим из вирусов, прежде чем он оставит меня, пока я недееспособна. Он хотел бы, чтобы я поверила, что ему на меня наплевать. После вчерашней ночи я задаюсь вопросом, был ли он сам единственным человеком, которому он когда-либо лгал.
Я кладу руку ему на грудь, и его мышцы напрягаются от моего прикосновения.
— Я прекрасно себя чувствую. Мне просто нужно пописать.
Гризли хмурится, как будто неодобрительно относится к такой личной информации, но кивает в невербальном освобождении меня от его присутствия.
Наклоняюсь и касаюсь его распухшими, воспаленными губами. Грубость его волос на нежной коже моего лица заставляет меня застонать. Он судорожно втягивает воздух при соприкосновении. Осознание того, что я, таким образом, влияю на человека, обладающего властью и стоицизмом, заставляет меня почувствовать себя могущественной.
— Я сейчас вернусь.
Он слегка ворчит, когда я отталкиваю его, чтобы встать. Натягиваю сапоги и хватаю куртку, и к тому времени, когда выхожу на улицу, он уже встал и добавил дров печь. На улице светит солнце, и облака — тонкие белые полоски на голубом небе.
Уборная, как морозильная камера. Я больше не ищу пауков или злых демонов, ползущих снизу, но вместо этого дрожу от холода, пока нахожусь внутри. Улыбаясь тому, как далеко продвинулась с моей первой ночи, я также чувствую беспокойство. Что будет после того, как я вернусь в город? Я не могу дать Гризли свой номер телефона и ждать, пока он позвонит. У него даже нет телефона. Я даже не уверена что чувствую, когда нахожусь рядом с ним. Может, мои чувства так сильны из-за того, что мы одни в глуши? Потому что он спас меня?
Именно в этих мыслях я слышу низкий и повторяющийся звук «чух-чух» вдалеке. Кажется, это… Я снова прислушиваюсь.
— Вертолет. — Я вскакиваю с сиденья, натягиваю штаны и выскакиваю наружу как раз вовремя, чтобы увидеть большой черный вертолет, парящий неподалеку.
— Александр! — Я мчусь по тому, что осталось от снега и грязи, крепко держась за ребра. — Там вертолет! — Влетаю в дверь хижины и вижу, что мужчина хмуро смотрит в окно. — Видишь? Должно быть, они увидели хижину. Они приземляются.
Мужчина влезает в ботинки и плюхается на стул, чтобы зашнуровать их. Я следую за ним через дверь и через деревья туда, где я видела зависший вертолет. Мой желудок переворачивается и шевелится от возбуждения. К закату я могу оказаться дома в настоящей постели! От этой мысли у меня горят глаза.
Мы выходим через густую рощу деревьев на поляну. Из-за отсутствия тенистых деревьев на земле почти нет снега, и посреди огромного пространства, как гигантский ангел-спасатель, припаркован изящный вертолет с золотой надписью «Норт Индастриз» на боку.
Задняя дверь открывается, и из нее выходит мужчина в деловом костюме, выглядящий так, словно он находится на Уолл-стрит, а не в какой-то глуши в Адирондаке.
Мое подсознание кричит, что что-то не так. Это не спасательный вертолет, и мужчина не одет в спасательное снаряжение.
Незнакомец улыбается Гризли, но эта улыбка мгновенно исчезает, когда его взгляд останавливается на мне. Челюсть Александра напряжена, и он не сводит глаз с новоприбывшего, когда тот неловко идет в своих мокасинах по грязной земле.
