— Подальше, — повторяет она с резкостью в голосе.
Она убирает сливки, а затем пересекает кухню, чтобы встать на противоположной стороне острова. Ноутбук захлопывается у меня в руках, и Джордан предстает передо мной с улыбкой на лице, но при этом не выглядит счастливой.
Женщина держит свою кружку двумя руками и наклоняет голову.
— Две минуты твоего времени.
Я свирепо смотрю на нее.
— Где ты был?
— Ты задаешь слишком много гребаных вопросов, — рычу я.
— Ты избегаешь многих гребаных вопросов.
— Я ходил в спортзал.
Ее брови сходятся вместе.
— Куда?
Я подбородком указываю на дверь.
— С другой стороны от лифта.
— И что потом?
— Принял там душ, вернулся домой и немного поработал. — Предугадывая ее следующий вопрос, я отвечаю на него прежде, чем она успевает задать: — Я проспал несколько часов на диване в своем кабинете.
Она издает жужжащий звук.
— Почему не лег в постель?
— Потому что.
— Это не ответ.
— Это тебя не касается…
— В самом деле? — Она с такой силой хлопает кружкой по столешнице, что жидкость выплескивается через край. — Я беспокоилась, поэтому это, безусловно, касается меня. Что, черт возьми, произошло прошлым вечером?
Поворачиваю голову, смотрю в окно и чертовски хочу оказаться где угодно, только не здесь. Почему она настаивает на том, чтобы задавать так много проклятых вопросов? Почему не может просто довольствоваться тем, что я ей даю?
Джордан тяжело вздыхает.
— Когда мне было тринадцать, моя мать однажды вышла из нашего трейлера. — Она завладела моим вниманием. — Уехала со своим дилером и отсутствовала целый месяц. Я была одна в том дерьмовом трейлере, выпрашивая еду у соседей и подбирая любую случайную работу в трейлерном парке, чтобы заработать достаточно денег для торгового автомата. Когда она вернулась, знаешь, какими были ее первые слова?
Я не отвечаю, в основном потому, что застрял, представляя ее девочкой, испуганной, голодной и одинокой, и мне это не нравится.
— Она посмотрела на меня и сказала: «Господи, ты все еще здесь?». — Джордан ставит локти на стол и опирается на скрещенные руки. — Я говорю тебе это, потому что понимаю, каково это — иметь испорченного родителя.
— Что ты сделала? — Обычно я не очень люблю слушать жалостливые истории людей. Мне никогда не нравились люди, которые играют роль жертвы. Но она говорит о своем прошлом не так, будто жалеет себя или ищет сочувствия. Она говорит все это очень буднично.
— Я убралась оттуда так рано, как только смогла. Оставалась у друзей, пока не исчерпала их гостеприимство и, наконец, оказалась в величайшем городе мира.
Джордан выпрямляется во весь рост и потягивает кофе.
— Уход — для меня не вариант.
— Ты не ладишь с отцом?
— Ладил, когда он впервые взял меня к себе.
— Взял тебя к себе? — выдыхает она. — Откуда?
— В основном приемные семьи. Моя мать покончила с собой, когда мне было шесть лет.
Она скользит рукой по столешнице ко мне, как будто хочет прикоснуться, но мои руки сжаты на коленях.
— Мне так жаль. Почему приемная семья?
— Имени Августа не было в свидетельстве о рождении. Государство пыталось выследить моего биологического отца в течение многих лет, пока я переезжал из дома в дом и в конечном итоге в детскую психиатрическую больницу.
— Что? — шепчет она.
— Они проверяли меня, чтобы попытаться выяснить, что со мной не так, почему я не разговаривал и почему у меня были эти эмоциональные вспышки. В конце концов, они нашли Августа, и он вел себя так, будто никогда не слышал о моей матери. Затем пришли результаты тестов, и стало понятно, что я одарен, у меня IQ гениального уровня… Он взял меня к себе и относился ко мне как к своему единственному и любимому сыну, что бесило близнецов. Они безжалостно дразнили меня. Август сказал им, что обменяет меня на них, и они окажутся в дурдоме вместо меня.
— Ну и мудак.
