Лето 1918 года

В бараке было почти пусто. Все рабочие находились на заводе. Койки с панцирными сетками, а многие и вовсе без них, застеленные лишь досками с матрасами поверх, набитыми соломой, были пусты. Из открытых окон доносился звук пения птиц, и изредка по широкой комнате пролетал теплый летний ветерок.

Некоторые части барака были отделены занавесками. Так обычно отделяли от основной части огромного помещения территорию «семейных» — две-три койки, на которых спали супруги и их дети. За одной из таких занавесок сидела женщина, одетая в серое платье в пол с белым застиранным платком на голове. Она с беспокойством и тревогой смотрела на лежащего мальчика лет семи и нервно кусала губы. И было от чего. Голова мальчика была перевязана куском оторванной холстины. Левый глаз заплыл от огромного на пол лица синяка. На руках тоже были гематомы, а если откинуть тонкую простынь и снять нательное белье, то и на теле ребенка можно было обнаружить множество синяков.

— Сереженька, кто же тебя так, — тихо прошептала женщина, сдерживая подступающие слезы.

Видимо от звука женского голоса мальчик пришел в себя. Веки задрожали, и с трудом открылся правый, не заплывший, глаз. Ребенок мутным взглядом обвел пространство, и через пару секунд его взор остановился на женщине.

— Хде. я?..

* * *

Болело все тело. Первой моей мыслью было «и как я сумел так нажраться?» Последнее что помню — отмечали успешную защиту диплома. Начали еще сразу после выхода из здания университета. Потом плавно переместились на квартиру к Леньке одногруппнику. Там и девчонки наши подтянулись. А потом — все как в тумане. И ведь не любитель я выпить, а поди ж ты!

С трудом разлепив почему-то лишь один глаз, я кое-как сумел осмотреться, и второй мыслью стало «ну здравствуй, белочка». Что за женщина передо мной, да еще и одетая так странно? Да и выглядит она как-то уж очень большой. Великанша блин.

— Хде. я?.. — с трудом смог я задать свой вопрос.

Горло пересохло и саднило. Слова проталкивались с трудом.

— Сереженька! Очнулся! — кинулась ко мне незнакомка и с нежностью провела рукой по моей голове.

«Сереженька⁈ Меня же Алексеем зовут!»

Странности множились, а ответов пока не было. Горло не давало о себе забыть и сильно отвлекало от мыслительного процесса. Собрав последние силы, я сумел попросить воды. Хоть тут проблем не возникло. Женщина после моей просьбы засуетилась и исчезла из моего поля зрения, позволив осмотреться более внимательно. Увиденное не обрадовало. Более того — я решил, что брежу и сошел с ума. А все руки. Мои руки. Мои ли? Слишком маленькие, тощие, какие-то… детские?

— Держи, Сережа, — вернулась женщина, протянув мне жестяную кружку.

Тут же помогла мне приподняться и я наконец утолил свою жажду. Стало гораздо легче. Даже голова закружилась, после чего сознание плавно покинуло меня. Снова.

Через сколько времени я пришел в себя, не знаю. Мне снился какой-то странный и донельзя реалистичный сон. Будто я мальчик лет шести. У меня есть родители: отец — рабочий, слесарь на заводе. Мама — кухарка на том же заводе. Снился какой-то переезд на допотопном поезде. Он жутко трясся в пути, вместо нормальных привычных вагонов — тихий ужас с деревянными лавками, маленькими окошками и печкой посередине. Духота, курят прямо в вагоне, воняло потом, птичьим пометом и дешевым самосадом. Рядом родители радостно обсуждают переезд в Москву из Тулы. Отца перевели на новый завод. Партия направила, в которой папа — Федор Романович — состоял аж с тысяча девятьсот десятого года! Это запомнилось из его горделивой речи попутчику. А тот лишь уважительно охал, да кивал. Странный сон. И опять же — очень реалистичный.

Но когда я пришел в себя, то понял, что может и не сон. Воспоминания Сережи Огнева накатили на меня разом. И лишь добавили вопросов. Самый главный — что за бред вокруг творится? Почему я вдруг оказался в теле семилетнего (первая моя оценка своего возраста оказалась неверной) пацана в тысяча девятьсот восемнадцатом году? Это такие дикие галлюцинации? Неужели я все же поддался уговорам Лизы и попробовал ту дрянь, которой она упорно пыталась меня угостить, обещая неземное блаженство? Да ну нафиг! Я наркотики никогда ни в каком состоянии не употреблял. Но что тогда происходит?

Спустя два дня я покинул койку и смог выйти впервые на улицу. Прошел до ближайшей лавочки, уселся на нее и, болтая ногами, так как в моем нынешнем теле достать до земли не получалось, принялся раскладывать «по полочкам» все, что узнал за последнее время.

Во-первых — мой «глюк» так и не прошел. Как я оказался в теле семилетки я так и не понял, но три дня подряд просыпаясь в окружении рабочих завода «Дукс» на панцирной сетке с болями от синяков во всем теле заставили меня поверить в факт моего «переноса». Так что хочешь или нет, но теперь я не Алексей Котельников, а Сережа Огнев.

Во-вторых — сейчас на дворе 1918 год и во всю все еще идет гражданская война. Ее обсуждают все взрослые, с тревогой и надеждой делясь новостями о том, как «наши» красные бьют «белых».

В-третьих — вернулись воспоминания Сережи о том, как он вообще оказался в такой ситуации. Все банально и в чем-то страшно. «Детская» драка с пацаном двенадцати лет. Сережа обозвал того «белополяком», узнав, что паренек сын поляка. О том, что тот поляк к белым не имеет никакого отношения, семилетке было невдомек. А подросток обиделся. Да так, что силы своей не сдерживал и отмудохал Сережу почти до смерти. Повезло, что взрослые заметили и оттащили подростка, а то бы забил насмерть. И что интересно — тому подростку кроме ремня от отца больше никакого наказания не было. Надо запомнить. И при случае — вернуть должок.

В-четвертых, нужно понять — а как мне дальше то жить? Все планы из прошлого теперь… в прошлом. Или будущем — тут уж как посмотреть. Как все вернуть назад я понятия не имею. Так что жить мне Сергеем, сыном рабочего, попрощавшись со всем, что знал. И с родными в том числе.

На последней мысли подкатила такая грусть и отчаяние, что глаза помимо воли наполнились слезами, а к горлу подкатил предательский ком. Зашмыгав носом, я минут пять пытался успокоиться, пока проходящая мимо тетка Настасья не заметила моего состояния и не угостила пирожком. С луком и яйцом.

Поблагодарив сердобольную соседку по нашему бараку, я умял угощение и сам не заметил, как грусть отошла на второй план. Похоже детское тело само включило «механизм адаптации», решив смыть все плохое банальным плачем.

— Ладно, Леха, — прошептал я себе под нос, стряхивая крошки с губ. — Теперь ты — Серега. Надо переучиваться. И думать — что делать. Кто виноват — оставим на потом. А сейчас… — тут я огляделся и решительно двинулся по улице вниз.

Знакомыми и друзьями прошлый Сережа обзавестись не успел. Надо исправлять. После чего готовить «ответку» тому гаду «поляку». Оставлять просто так его побои я не собирался. А в одиночку я с ним не справлюсь — не те у нас пока весовые категории.

Как все же изменилась (точнее изменится) Россия за сто лет. Разница культур ощущается буквально во всем. Тут нет ни телевизора, ни интернета, да даже машин — и тех почти нет! Из игрушек — палки, камни да самоделки от родителей. Деревянная лошадка — предмет личной гордости любого пацана, даже более старшего, чем я сейчас, возраста. О выточенном из доски маузере и говорить нечего. Такой пацан на районе сразу становится персоной номер один.

Когда я пошел знакомиться с местной пацанвой, сразу встал вопрос — а о чем мне с ними говорить? Дети обсуждали не марку авто, а породу лошадей да их норов. Какая кобыла смирная, а какая может и лягнуть, если близко подойти. Чем их кормить, да у кого есть такой полезный транспорт.

Выручил уже известный мне «заход» с игрой в «красных-белых». Вот тут все дети проявили редкостное единодушие в желании поучаствовать в такой игре. Но опять пошел спор — а кому быть «белым»? Играть за врага не хотел никто. Мне тоже быть «беляком» не хотелось — репутацию надо нарабатывать, а как ее сделаешь, если изначально будешь за «врага» играть?

Выручила детская считалочка. Постепенно мне все же удалось познакомиться с детьми из своего двора. Многие мои «косяки» и незнание элементарных вещей списывались на малый возраст и то, что я приезжий.

Кроме знакомства с местной детворой, по вечерам я впитывал все, о чем говорили взрослые. Хотелось понять, что творится в мире. Историю я конечно знал, но хорошо также помнил, как в будущем эту самую историю старательно «правили», а иногда откровенно переписывали. И чем больше времени проходило с момента события, тем сильнее были «правки». Потому я считал, что опираться на свои знания по истории двадцатого века не стоит. Да и мало ли — а вдруг я вообще в какой-то параллельный мир попал?

Быт у рабочих, в среде которых я оказался, был незатейлив и скуд. Днем работа, вечером — недолгие посиделки в общем бараке. Отдыхать можно было лишь в воскресенье, и то — работа не заканчивалась. Матери нужно было заниматься стиркой, походом за продуктами, да починкой одежды. Особенно моей — пусть ткань, из которой были сшиты мои штаны и рубашка, была крепкой, но при активном образе жизни рвалась на раз. А «неактивно» тут и не поживешь. То кто-нибудь из взрослых попросит помочь воды натаскать в общий чан в бараке. То дров бабе Мане помочь принести. И плевать, что мне только семь — остальные то на работе. Да и на улице с мальчишками мы не на лавочках мирно сидели.

Отец тоже постоянно занят. Как я понял, его не просто так перевели из Тулы в Москву. Он слесарь, причем аж шестого разряда. Ценный специалист. Завод «Дукс», на который его устроили, расширялся. Более того — там менялось производство. Изначально завод занимался производством велосипедов и автомобилей. Причем велосипедов делали в разы больше, чем мотоколясок. Так их здесь сейчас называют. С 1905 года владельцы завода решили попробовать себя в качестве авиапроизводителей. И уже с 1910 года принялись выпускать аэропланы и даже дирижабли. Авиационное направление в это время — самое высокотехнологичное. Примерно как космическая отрасль в наше время. О велосипедах и автомобилях на заводе не забыли, но теперь этим занимаются лишь отдельные цеха, а не весь комплекс завода.

В апреле этого года один из владельцев завода умер. Второй эмигрировал во Францию. И в «высоких кругах» по словам отца ходят упорные слухи, что скоро завод национализируют. Вот уж не удивлюсь! Насколько помню, в СССР частных заводов не было в природе. Так что если я не в параллельном мире, быть «Дуксу» государственным.

Собственно именно новость о скорой национализации завода в основном и обсасывалась взрослыми по вечерам. Кто встанет «у руля»? Как изменится оплата? И изменится ли? Сократят ли рабочий день, как обещала партия? И все в таком духе.

Свою месть обидчику прошлого «Сережи», в тело которого я попал, я смог осуществить только через две недели.

— Идет! — шепнул Ванька Никифоров.

Я, Мишка Егоров и подбежавший Ванька затаились между стволов лип, почти припав к земле. По плану четвертый наш товарищ — Димка Новиков, должен был привести моего обидчика как раз к этим стволам. «Легенда» проста. Как я узнал, Яник — так звали того подростка — не гнушался и мелким рекетом. Вот Димка и должен был изобразить на все согласного отдать простачка и рассказать про свой «клад». И у него все получилось.

Мы находились в конце одной из улиц, небольшой тупичок. Москва этих годов — удивительно зеленый город, без выхлопов автомобилей, с большим количеством деревьев по улицам. Спрятаться в кустах здесь вообще не проблема.

Вот тощий Димка вышел из-за поворота, растирая кулаком что-то по лицу. Его за плечо цепко держал долговязый почти на две головы выше нас Яник. Подросток обшарил улочку взглядом, а мы замерли, чтобы не выдать себя ни звуком, ни шорохом. Успокоившись, он подтолкнул Димку в спину и, искривив рот в усмешке, что-то тому сказал. От нас было плохо слышно. Димка махнул рукой в нашу сторону и тут же сорвался на бег. Яник ощерился и кинулся следом. Догнал Димку он уже в шаге от нашей лежки.

— Куда, кур-рва? Ты мне точно все покажи, а то лишь юшкой из носа не отделаешься!

Вот тут мы и повскакивали. Яник сначала испугался, но увидев, что перед ним лишь трое семилеток, успокоился и готовился что-то сказать… Не успел. Я добежал до него и без затей пнул между ног.

— Уых. — согнулся тот от боли.

— Н-на! — тут же добавил сбоку стоящий Димка, врезав Янику по уху. Удар у пацана не сильный, силы в наших кулаках пока нет, но бил Димка от души.

Яника повело в сторону, а тут и Мишка добежал. Он из нас был самый рослый, и ему хватило размаха ног, чтобы пнуть согнувшегося Яника прямо в нос. Удачно попал. Глаза у подростка закатились, и он рухнул нам под ноги. Мы еще попинали его для острастки, после чего дали деру из переулка.

Домой возвращались мы гоголями, гордо смотря по сторонам.

— Пусть только еще раз сунется — так напинаем, мамка родная не узнает! — вальяжно заявлял Димка.

— Как бы он нам не напинал, — попытался быть голосом разума осторожный Ванька. — Хотя да, просто так уже не сунется. Вот уж мы ему!

Радость наша длилась ровно до вечера, пока не вернулись с работы родители.

Уж не знаю, что и когда рассказал Яник своему отцу, но всю нашу компанию собрали в бараке для показательной порки.