— Ты умный, — буркнул Лукашин. — Уж точно поймешь, кто прав.
В итоге оказалось, что в принципе Федька решил все правильно, но опустил полное описание своих действий. Задачка была легкая и в данном случае полная роспись расчетов ни на что не повлияла. Однако если бы была посложнее и итог получился неверный, без полной росписи решения найти момент, где допущена ошибка, не удалось бы. Пустяк в общем, но Володька зациклился на полной росписи. Тут уж пришлось ему объяснять, что не всегда нужно следовать четко по инструкции. Инструкцией же для Володьки был написанный учителем пример разбора решения задач.
На заводе моя работа вошла в рутинное русло. Правительство пыталось нарастить производство самолетов и даже начались работы по разработке собственных моделей. Они и до того шли, но не у нас на заводе. А тут одно конструкторское бюро при заводе организовали. Меня с учетом моих заслуг в создании аж двух датчиков тоже стали допускать туда. Но лишь тогда, когда в цеху по сборке планеров отпускали. Все же я к ним приписан по штату.
Боря на заводе тоже «прижился». Но в КБ его пока не отпускали, больше придерживая в цеху сборки. Тот на это обижался немного, но вскоре нашел себе новое увлечение. Радиотехникой он продолжал интересоваться, а тут сумел попасть на Ходынскую радиостанцию. Если кто-то подумал, что я сейчас говорю про те радиостанции, в которых работают ведущие и «шоумены», то это не так. В то время под «радиостанцией» понимали огромное поле, усыпанное стометровыми мачтами столбов с подвешанными между ними на гирляндах изоляторов колбасообразными антеннами. Учитывая на тот момент отсутствие высотных зданий и других огромных сооружений — впечатляющее зрелище, особенно для детей. Он настолько впечатлился им и так заразительно, буквально взахлеб, описывал свое посещение, что я тоже загорелся попасть туда.
Это оказалось не сложно. Хоть территория и была обнесена колючей проволокой и считалась для населения «закрытой», уговорить директора организовать для школьников экскурсию заняло у меня лишь один пятиминутный разговор и потом три дня ожидания. А радиостанция произвела впечатление и на меня. Не только и не столько видом огромных мачт, сколько шумом и треском искровых передатчиков, которые серией искр отправляли точки и тире в эфир. Вся станция от их работы гудела, как пчелиный улей. После этой экскурсии еще неделю наша школа обсуждала работу радиостанции, как электричество влияет на развитие нашей рабоче-крестьянской страны и что партия сильна, раз контролирует и создает подобные сооружения.
С самим Борей мы постепенно стали общаться меньше, чем раньше. Так уж получилось, что из-за школы я приходил на завод во второй половине дня, а Борю, привыкшие к нашей помощи рабочие, ставили в первую. По итогу мы виделись в обед, когда он уже заканчивал работать, а я только приходил на завод. Ну и по вечерам иногда встречались — сыграть в «героев», морской бой, да обсудить новинки радиотехники. С последним обычно знакомил меня Боря, так как у меня времени уже на чтение журналов просто не было. Он же и вытащил меня на выходных на лыжи. Помня, как мне пригодились занятия греблей, пусть и косвенно, отказываться я не стал.
Зимний чистый воздух, искрящийся на солнце снег, шуточки и подтрунивания между дворовыми пацанами, с которыми мы толпой пришли на лыжную базу, открывшуюся недавно в Петровском парке. Веселое время. В такие моменты я даже забывал о прошлой жизни и своем желании создать компьютер или для начала хотя бы собственный магнитофон. Мыслями к нему я вернулся уже после нового года, когда мы гуляли по базару, присматривая мне новые валенки. Пока мы ходили вдоль рядов с одеждой, мне было скучно. Но когда зашли в район, где люди продавали ненужные им или из-за денежной нужды вещи, среди которых часто встречались книжные раритеты, целые сервизы посуды, а иногда и картины известных писателей, я увидел его — граммофон. Вот тогда-то я снова и вспомнил о музыке и своем желании создать портативный магнитофон, или плеер, как их называли в 90-х годах моей прошлой жизни. А может еще будут называть? Кое-какая идея, как это сделать, у меня появилась, но я пока не был уверен, что осилю ее.
Однако, как только мы вернулись домой, я тут же вытащил из портфеля тетрадь и, наплевав, что она по русскому языку, на свободном листе записал пришедшую идею. Позже подробнее ее обдумаю, а сейчас главное — не забыть.
Время на осмысление оказалось потрачено не зря. Так я узнал, что еще никакой пленки и даже близкого аналога, как были у кассет будущего, пока не существует. Граммофоны начала двадцатого века использовали восковые валики или диски и длительность записи была не больше пяти минут. Прорыва в том, чтобы создать «кассету» у меня тупо не получится. Зато в процессе изучения устройства граммофонов я наткнулся на то, из чего состоит шарманка и как работает она. И вот тут я решился на создание такого, чего не видел ни в этом, ни в моем прошлом мире. А я ни много ни мало захотел «скрестить ужа с ежом».
Простейший музыкальный инструмент, который мне оказался доступен — ксилофон. Детская игрушка по сути: семь брусочков и две палочки. Каждый брусок при ударе палочкой по нему издает свой звук в тональности одной из нот. Я же решил попросить моего отца выточить мне семь брусков из металла, которые бы были созвучны основным музыкальным нотам. Тот понятное дело сначала покрутил пальцем у виска и сказал, что не сможет мне помочь. Пришлось обращаться за помощью к нашему учителю музыки, оперировать к его тонкому слуху и напирать на то, что он станет причастен к созданию нового музыкального инструмента. Тот внял — сыграли роль мои прошлые заслуги.
У отца отвертеться не удалось, и к весне я стал обладателем семи тоненьких металлических пластин различной толщины и такого же количества тонких иголок с шариком на конце. Дальше отец закрепил пластинки на тонкой дощечке, но так, чтобы при ударе по ним иголкой не терялся звук. После этого пришла пора второй части моего плана по созданию «плеера рабоче-крестьянского, карманного». В цеху у отца я обзавелся двумя цилиндрами, к которым приварили тонкие пластинки — для закрепления на цилиндре бумаги. К одному из цилиндров приделали пружины для механического взвода, как у игрушечных машинок. Несколько оборотов — и цилиндр крутится со скоростью около пятидесяти оборотов в минуту. Правда крутится недолго — две минуты максимум, но я надеялся исправить это сразу, как обзаведусь батарейкой или аккумулятором. Пока же и то и другое — дефицит жуткий, да и размерчик у аккумуляторов мама не горюй.
И наконец — последний шаг к созданию «Огнефона». Вот так скромно я решил назвать свое творение. Длинный рулон бумаги шириной как раз чуть больше, чем общая ширина пластинок на дощечке. В этом рулоне пробиваются дырки, как на перфокарте под размер шариков на иголках. Места, где пробить дырки, определяются с помощью нотной тетради, на которой записано музыкальное произведение. После этого прикрепить рулон на цилиндры, шарики иголок упираются в полотно рулона, но стоит тому начать крутиться и дойти до места, где расположена дырочка, то тут же иголка ударяет о металлическую пластинку под собой, издавая звук…
— Дзинь-дзинь, дзин-дзинь, дзинь;
Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь-дзинь, дзинь.
Мелодичный перелив разнесся по бараку, заставив всех на мгновение замереть. Когда завод моего «огнефона» завершился, первым прокашлялся дед Демид и озвучил общее мнение присутствующих.
— Мда, Сережа, такого исполнения «Смело мы в бой пойдем» я еще не слышал.
— Но ведь узнаваемо? — спросил я и тут же напел первые строки, — «Слу-шай, ра-бо-чий; вой-на на-ча-ла-ся»…
— Узнаваемо, узнаваемо, — посмеиваясь, остановил мое фальшивое пение дед. — Ток, этот твой прибор лучше для другой музыки подойдет. Где скрипка там, или пианино. Но молодец, кхм, мда…
В общем, народ в нашем бараке особо мой труд не оценил. А жаль. Для них ведь в том числе старался. Но хоть учителю музыки, которому я показал свое изобретение, огнефон пришелся по вкусу. И он даже заставил учеников школы создать для него несколько «рулонов-записей» отрывков из классической музыки. А после заводил мой прототип на уроках и показывал классу, как звучат «Времена года» Вивальди, «Реквием» Моцарта, да «Вокализ» Рахманинова. О самом «огнефоне» опубликовали небольшую статью в журнале «Радиотехник», после чего на какое-то время и забыли о нем. Пожалуй это был первый мой «провал» в стезе конструирования несмотря на полученный положительный результат. Из-за чего я до самого лета следующего года даже не помышлял выдумать что-то новое и осчастливить этим окружающих.
А незадолго до моего девятого дня рождения произошло событие, чуть не лишившее меня новой жизни и единственного пацана, которого я искренне считал другом — Борю Чертока. Взорвались Хорошевские склады боеприпасов.
Лето-осень 1920 года
Хорошевские склады боеприпасов располагались по другую сторону шоссе от радиостанции Ходынской. Слухи о том, что их собираются взорвать «белые», ходили среди дворовой шпаны давно и в итоге стали чем-то, чего ждут, но не особо верят в осуществление. Однако под конец гражданской войны, когда Красная армия все больше и больше теснила белых и все уверенней брала страну под свой контроль, слухи стали реальностью.
В тот день мы договорились с Борей пойти на речку, по пути заглянув на радиостанцию. Друга до сих пор завораживало поле высоких мачт и гудение искровых передатчиков. Я в принципе был не против. День обещал быть солнечным, и перед работой было бы неплохо не только погрести веслами, но и охладиться в воде, искупавшись. Ну а уже после вдвоем мы бы отправились на завод. С недавнего времени удалось уговорить Михаила Александровича, чтобы нас с Борей ставили вместе, а не разносили «по сменам».
Еще только выйдя из дома, я заметил струйку дыма, что виднелась за рекой, но списал ее на то, что кто-то разжег костер. Мне предстояло пройти три улицы, после чего пересечься с Борей и уже вместе идти дальше. Однако успел пройти я только одну. Струйка дыма довольно быстро набрала «объем» и высоту. Да и стала очень темной. А там и огоньки рядом с ней засверкали.
Это заметил не один я, так что вскоре люди стали оглядываться на дым, а кто-то поспешил укрыться в доме, откуда недавно вышел.
Пока я глазел на это, по улице, со стороны дыма, уже бежали люди.
— Склады горят! — донесся до меня их крик.
И в подтверждение этого докатился тихий звук хлопков — разрывались патроны. Кто-то схватил меня за руку и потащил по улице подальше от реки. Не успел я возмутиться такой бесцеремонности, как к «хлопкам» добавился раскат грома — сдетонировали снаряды. Грохот нарастал, и я уже сам поспешно перебирал ногами, стремясь оказаться как можно подальше отсюда. На ум пришло воспоминание одного из разговоров среди пацанвы, что прятаться в случае взрыва складов надо за водокачкой. Там вроде есть прочная насыпь.
— К водокачке, — выдохнул я на бегу.
— Сам знаю, — процедил мужик, который и схватил меня за руку и до сих пор тащил за собой, как на буксире.
Тут он заметил растерянную девочку лет пяти и, не сомневаясь, подхватил ее на руки, временно отпустив меня. Однако тут же снова уцепил меня уже за ворот рубахи, когда девочка оказалась у него.
— ПУФ! — вдруг взметнулось пламя сбоку от нас — один из снарядов долетел и до нашей улицы.
Это подстегнуло и так бегущих людей еще сильнее ускорить спасительный забег.
— ПУФ! ПУФ! БАМ!
Один из снарядов попал в стену дома, и меня осыпало кирпичной крошкой. Досталось и мужику с девочкой, из-за чего испуганный крик ребенка перерос в плач и визг. Под ногу попался камень, и я чуть не упал. Рывок со стороны мужика спас от падения, зато передавил дыхание. Все же он меня за шиворот держал, и ворот рубашки больно впился в горло. Скребя пальцами по шее, я механически перебирал ногами и пытался вдохнуть хоть каплю воздуха. Тут хватка мужика ослабла, чем я сразу и воспользовался. Правда тот, оказывается, еще одного ребенка заметил — пацана примерно моего возраста, который настороженно наблюдал за прохожими, спрятавшись за деревом. От мужика не уберегся.
Поток бегущих людей еще усилился, а после стал более централизованным — впереди мы встретили бойцов красной армии. Они же и указывали, в какую сторону бежать. Безумный забег окончился лишь за железнодорожным мостом у Филей. Там же я повстречался и с Борей, что принесло мне облегчение. Жив друг!
У моста располагались красноармейцы. Они же и «приютили» всех спасшихся до утра, расселив в своих палатках. Когда прекратился разрыв снарядов, точно сказать не могу. В общей суматохе мне не до этого было. Отпустили же по домам нас только к обеду следующего дня.
Сказать, что родители перепугались — изрядно преуменьшить. Мама как обняла меня при встрече, так и выпускать из рук не хотела. Отец лишь облегченно выдохнул, да украдкой перекрестился. Дед Демьян попытался по привычке вставить свое привычное «выпороть», но неожиданно нарвался на резкий отпор моей мамы, да и отец вступился за меня.
— Правильно он все тогда сделал. Кто ж знал, что склады взорвутся? А он молодец — не растерялся и в нужную сторону побежал. Старших слушался. И сразу домой вернулся, как можно стало.
— Ну… кхе. может и так, — вынужден был отступить дед.
