Я не прогадал — организация кружков и то, что я стал в них старшим, действительно подняло мой авторитет среди одноклассников еще выше. Да и для учителей я стал тем, кто выражает мнение класса. Что автоматически сделало меня старостой. До этого эту почетную должность занимала Алла Куропаткина. Но ее из наших никто не слушался, из-за чего девчонке приходилось часто дергать учителей для «приведения класса к порядку». Что тоже очков к ее репутации ни у кого не прибавляло. Мне даже показалось, что когда ей сообщили о том, что старостой буду теперь я, она вздохнула с облегчением.
Все эти заботы, а ведь работу на заводе тоже никто не отменял, да и кружок радиотехники я тоже посещал, так заняли меня, что я почти выпал из жизни не только нашего барака, но и даже нашей семьи. Поэтому заявление отца о том, что мы переезжаем, стало для меня полной неожиданностью.
Осень-зима 1920 года
— Ну вот, теперь заживем… — с гордостью и радостным предвкушением в голосе сказал отец, заходя в комнату.
Я зашел следом и отступил чуть в сторону, чтобы дать пройти маме. После чего осмотрелся. А ничего так. Комната где-то четыре на пять метров с одним большим окном напротив входа. В высоту так метра три будет — и все это раньше принадлежало то ли мелким дворянам рухнувшей империи, то ли даже просто обычным купцам.
Да, теперь мы из барака переехали в комнату. Причем я с удивлением узнал, что это во многом моя заслуга! Игра «герои» настолько пришлась ко двору, что новости о ней попали в главную газету страны — «Известия». А когда ее редактор, Юрий Михайлович Стеклов, узнал, кто придумал игру, то захотел взять у меня интервью. Чтобы показать на всю страну, как обычный мальчишка, сын рабочего, способен показать себя при новом коммунистическом режиме. Правда первое, что он выяснил — мое место жительство, и оно ему не понравилось. «Картинка» для статьи выходила не очень. Вот и дали отцу ордер вроде как на его имя от завода, а по факту — через Стеклова.
Сама квартира была трехкомнатной, и кроме нас сюда заселялось еще две семьи. Я когда это узнал, прямо спросил отца — а почему нам полностью свою квартиру не дают, а только комнату? Пусть бы и поменьше она была, зато ванну с кухней и туалетом ни с кем делить не пришлось.
— Ты, Сергуня, это прекращай, — нахмурился тогда отец. — Мы не кулаки какие-то, чтобы свою квартиру иметь, когда другим жить негде.
— И что? Теперь даже помечтать о своей квартире нельзя? — не понял я его мыслей.
— Ну почему? — смягчился отец. — Помечтать можно. И будет у нас когда-нибудь своя квартира. Но только тогда, когда всех из бараков переселим. А то вот Ивана-то помнишь, с нами в цеху работает?
— Конечно.
— Вот он вообще в подвале живет! Лишь сейчас на наше место в бараке переедет. А ты про квартиру свою говоришь… — покачал батя головой укоризненно.
Но даже своя комната — это оказалось гораздо лучше, чем отгороженные койки в бараке. Ее хоть запереть можно и не боятся, что кто-то в твоих вещах рыться будет. Да и просто чувство уединения какое-то появилось. Только сейчас понял, насколько мне его не хватало. Когда можно просто посидеть одному, глядя в окно, и никто тебя не трогает. Не пялится с соседней койки. Правда, до полного уединения далеко… И дело даже не в родителях, а в соседях по квартире.
— */-!!! — приглушенный женский ор был не разборчив и мне противен.
— Да ты /№-*!!! — мужской мат в ответ я хотя бы понимал, но приятнее он от этого не становился.
В течение примерно пяти или десяти минут соседи орали друг на друга после чего…
— Бум-бум, бум-бум, бум-бум, — ор прекращался и наступала очередь ритмичных очень характерных стуков.
Мда. «Веселые» соседи нам достались. Молодая пара с ребенком — девочкой примерно моего возраста. Правда как я узнал гораздо позже, несмотря на молодость хлебнуть лиха им уже пришлось. Сами из деревни, подались в город от голода и подальше от «продразверстки». Как им комната досталась — для меня загадка, ответа на которую я так и не узнал. Да и кроме дочки у них уже двое детей рождались, но умерли, не дожив и до года. Дочку у них звали Катя, и она оказалась еще той занозой. Хоть и словоохотливой. Большинство информации о соседях я узнал от нее. Но она так и норовила меня поддеть. А началось все с пустяка.
За коммуналку с 1919 года никто не платил и подача воды, как и выдача дров для обогрева здания, была нормированной. Но Катя об этом не знала и, не думая, потратила не только дневную норму воды для своей семьи, но и нашу. Расплата наступила быстро. Буквально тем же вечером мой батя пошел к соседям на разборки. Игорь, отец Кати, молча выслушал претензию, после чего недолго думая снял ремень и отходил малолетнюю транжиру. Рев стоял на всю квартиру. И почему-то после этого Катя всерьез обиделась не на моего батю, или своего отца, а на меня. После чего пройти мне мимо нее, не получив какую-нибудь словесную колкость стало просто невозможно.
Интервью со Стекловым все же состоялось. Это добавило уважения от соседей и еще больше прибавило неприязни ко мне от Кати. Чтобы хоть как-то помириться с девчонкой, я решил сводить ее до булочной, заодно и поговорить там серьезно. А то надоели ее подначки да попытки мне насолить — иногда в прямом смысле слова, насыпав в тарелку побольше соли, кухня то одна. Вот тут я узнал страшное…
— То есть, как это — денег нет? — уставился я на отца.
Уже полгода как я не забирал свою зарплату. Новых задумок не было, а отец уже приучил меня отдавать часть своего дохода в общий бюджет. Здесь же я просто спихнул на него право забирать и мою зарплату, зная, что в любой момент смогу забрать ее. Ну, я так думал. А оказалось…
— Отменили деньги, — ошарашил меня отец.
— Это как?
— С семнадцатого года, как революцию провели, в стране военный коммунизм, — мрачно заявил отец. И это он! Партиец с тысяча девятьсот десятого года! Но судя по тону, ему это совсем не нравится.
— Так еще же недавно деньгами расплачивались. Уже после семнадцатого, — возразил я.
— Пусть не сразу, но постепенно везде деньги отменяют. Вот и до нас добрались.
— А как же нам продукты брать? А одежду?
— Одежду — по талонам. Продукты по нормированным карточкам.
И дальше я узнал удивительную вещь. Оказывается, теперь по закону все обязаны трудиться. Иногда, так даже бесплатно, но при этом в обязательном порядке. Так называемые «субботники» и «воскресники». За это дают талоны. Вообще правительство хотело перейти на прямой товарообмен, но вот кто сможет приобрести у нас тот же самолет? Только какое-то предприятие. А какое? И чем оно расплатится? Деревня возьмет? А на кой им? Но стране самолеты нужны. И кушать хочется всем. Отсюда и продразверстка, от которой наши соседи бежали — семьдесят процентов продуктов у крестьян просто забирали!
На фоне такой шокирующей новости мне вспомнился фильм «Офицеры», который очень любил мой дед. Я его вместе с ним в детстве видел. Тогда в самом начале главный герой получает премию за отличную службу красными шароварами. Даже звучит дико, но ведь было! Точнее, сейчас есть. Я теперь живу в такое время. И в тот же театр зимой билет оплачивали не рублями, а поленьями. Для обогрева. Опять же в том фильме эпизод такой был.
— Мда… — только и протянул я озадаченно.
И вот что мне теперь делать? Понятно, что деньги все равно вернутся. Никуда советская власть от этого не денется. Но когда это будет? И как мне теперь те же радио детали для кружка брать, если задумка какая в голову придет? Или вот, я тут комнату осмотрел и уже появились планы по ее ремонту и даже созданию новой мебели. Мебель-трансформер, как ее в моем времени называли. А на что все это осуществить?
Конечно, все оказалось не столь плачевно. Деньги в обороте еще ходили. Но уже «подпольно». Достать товар, те же доски для ремонта, тоже было возможно. Тут валютой могло быть все что угодно. Начиная от тех самых продуктовых карточек, до бутылок самогона, или просто какой-то утвари на обмен. То самое, к чему так стремились большевики — отменить деньги — почти воплотилось в жизнь. Но при этом народ роптал. Из-за большой загруженности в школе и на работе я этого почти не замечал, но стоило чуть присмотреться, да прислушаться — и становилось понятно, что эта политика людям не по нраву. Как бы они ни были благодарны большевикам за свержение самодержавия, но терпеть уже их политику «военного коммунизма» долго народ не будет. Как только затихнут боевые действия гражданской войны — придется что-то партии менять. Иначе наступит то, чем пугают партийные секретари — контрреволюция.
Катю я в итоге никуда так и не сводил, м наша «холодная война» продолжилась.
Мысли же о ремонте в комнате заели меня настолько, что я даже отца с мамой начал подбивать на это дело. Те поначалу отмахивались, но видя мою настойчивость, батя напрямую меня спросил:
— А чем мы расплачиваться за ту мебель будем?
— Так идеей! — тут же нашелся я.
— Какой же? — хмыкнул отец.
— Ну вот стол например, — указал я на широкий стол, что занимал половину комнаты и достался нам «по наследству». — Он ведь нам не всегда в таком виде нужен. Иногда и половинки хватило бы. А порой и вообще его убрать бы куда, да куда его денешь?
