Я снова сажусь, скрещиваю руки на груди, холодный металл решетки прокусывает тонкую футболку.
Черт, как же здесь холодно и сквозит.
Я перевожу взгляд на часы и вижу, что уже почти 10:30 вечера, а это значит, что мы находимся здесь уже почти четыре часа после происшествия и, если повезет, нам сидеть здесь еще как минимум восемь часов.
А это значит, что еще восемь часов мне придется притворяться, что я не собирался целовать Эмму Уортингтон, и ровно столько же притворяться, что я совершенно не хочу этого.
Санта, скажи мне… что это шутка
Эмма
Джексон Пирс преследует меня даже во сне. Я не могу убежать от него даже в тот крошечный отрезок времени, который принадлежит мне и только мне. Он вторгается в мои мысли и делает их своими.
Я практически чувствую его свежий, земляной запах, который появляется от долгих часов работы на солнце. Практически ощущаю тепло его кожи на своей, непоколебимую силу его мышц под моим прикосновением.
Подождите.
Подождите.
Подождите.
Все это кажется слишком реальным, чтобы быть сном.
Я просыпаюсь от неожиданности, с моих губ срывается вздох, и я с трудом открываю глаза. На секунду я забываю, что сижу на этой невозможно жесткой бетонной скамье в тюремной камере, потому что я лежу на чьей-то груди, которая гораздо мягче скамьи, но все равно твердая из-за мышц.
О Боже.
Я лежу на Джексоне, как будто он ― египетский хлопок из тысячи нитей. Может быть, если я не буду двигаться, он не поймет, что я проснулась, и мы сможем избежать этой неловкой ситуации. Я же не собиралась засыпать на нем. Очевидно, это произошло бессознательно.
― Не волнуйся, Эмми. Большинство женщин не могут удержаться от желания проснуться на мне.
Его грудь гулко вздымается, когда он хихикает, и я резко сажусь, чуть не свалившись с этой дурацкой, крошечной скамейки.
― Очевидно, я спала и понятия не имела, что делаю, иначе я бы выбрала пол, а не тебя, ― усмехаюсь я, расчесывая пальцами свои растрепанные волосы. Мои локоны спутались от сна, и я не могу представить, как должен выглядеть мой макияж после нескольких часов, проведенных в этом бетонном аду.
Я не могу дождаться, когда выберусь отсюда. Окажусь в своей собственной кровати, в своем собственном пространстве, чтобы никогда больше не вспоминать ни об этой ночи, ни о нем.
― Я уверен, что ты стонала мое имя во сне. Он ухмыляется. ― Видимо, не в первый раз.
― Я тебя ненавижу.
Он пожимает плечами. ― Наши чувства взаимны, Эмми.
Встав со скамейки, я отхожу в другую сторону камеры и прислоняюсь к холодному металлу, не сводя с него взгляда.
Не знаю, сколько еще я смогу продержаться с ним в этой комнате, прежде чем один из нас убьет другого.
Вот тебе и перемирие. Не то чтобы я ожидала, что оно действительно произойдет. Я принимала желаемое за действительное.
Проснувшись сегодня утром, я меньше всего ожидала, что ночь закончится в тюремной камере четыре на четыре с самым раздражающим человеком на планете, но за это короткое время я поняла, что на самом деле можно ненавидеть кого-то больше, чем ты когда-либо мог себе представить.
И действительно, между этими бетонными стенами не хватает места ни для нас, ни для его смехотворно большого эго.
Оно занимает почти все пространство, не оставляя места ни для чего другого.
Так мы и сидим, молча глядя друг на друга через эту маленькую камеру, пока я не слышу звук звякающих ключей и не перевожу взгляд на дверь. Через несколько секунд появляется Уэйн с широкой улыбкой на лице.
― Доброе утро новым преступникам Клубничной Лощины. Хорошо спали? Надеюсь, наши удобства были вполне подходящими для вас двоих. ― Он самодовольно улыбается.
Джексон поднимается, вытягивает руки над головой, в его груди раздается глубокий стон. Я не позволяю своему взгляду опуститься на полоску кожи, выглядывающую из-под края его белой футболки и пояса поношенных джинсов.
― Я спал и в худших местах. Принцесса здесь, ну, вы знаете, она едва выжила и, возможно, не выжила бы, если бы не мои джентльменские замашки. А еще говорят, что рыцарство умерло. Бросив мне ехидную ухмылку, он стащил со скамейки свою рубашку и надел ее, оставив расстегнутой, только закатав рукава.
Такой грубый и непринужденный, ничего вычурного или грандиозного, но я не могу отвести взгляд, как бы это меня ни раздражало. Я не должна смотреть на человека, которого ненавижу, но вот я смотрю на него, как на воскресный обед.
― Выпусти меня отсюда, Уэйн. Пожалуйста. Valentino не предназначен для тюремной камеры, ― бормочу я, приходя в себя, и, нахмурившись, прохожу мимо Джексона.
Ноги болят так сильно, что хочется плакать, но я не позволяю своей голой коже прикасаться к чему-либо в этом месте, боясь заразиться гепатитом или чем-то еще похуже, и я не собираюсь радовать Джексона тем, что он прав.
― Воу, воу, воу, Эмма. Подожди секунду. Мэр Дэвис ждет в приемной, чтобы увидеть вас обоих. ― Выражение лица Уэйна меняется, и улыбки, которая растягивала его губы всего минуту назад, уже не видно. ― Я должен проводить вас, чтобы вы подписали документы на освобождение и встретились с ним. Пойдемте со мной, пожалуйста.
Джексон вздыхает, но ничего не говорит и жестом показывает, чтобы я шла за Уэйном. Мы идем по темному, затхлому коридору крошечного полицейского участка в приемную, которая ненамного больше камеры, из которой мы только что вышли.
― А, Джексон Пирс, Эмма Уортингтон. ― Мэр Дэвис приветствует нас с другой стороны приемной. Это невысокий, лысеющий, пузатый мужчина с доброй улыбкой и зачесом на голове. Я знаю его с детства.
Улыбаясь, я устало машу ему рукой. ― Доброе утро, мистер Дэвис.
