Входная дверь хлопнула, вошел кругленький рыжеусый мужичок, распространяющий благоухание вчерашних возлияний, увидел нас и понимающе подмигнул:
— Что, ребята, тоже с утра трубы горят?
Мы переглянулись и сначала потихоньку, а потом во весь голос захохотали.
— Пошли ко мне, — предложил Борис, когда мы немного успокоились. — У меня еще остался хороший кофе.
Я не стала отказываться.
Борис не признавал растворимый кофе в полулитровых кружках. Мне всегда нравилось наблюдать, как он священнодействует с кофемолкой и джезвой и торжественно разливает крепчайший ароматный напиток в хрупкие чашечки.
— Боря, это не кофе, а мечта. И почему я не додумалась включить его в обязательную плату?
— Ты можешь переиграть.
— Нет уж, уговор есть уговор. Сама прошляпила.
— Ты молодец, хорошо держишься, — сказал Борис. — Обычно в нашем провинциально-старомодном Энске таких, как я, иначе, чем извращенцами не называют. Правда, меня это уже не задевает. Я есть то, что я есть и другого не дано. Таким уродился. Когда это понял, то сначала переживал, комплексовал и, возможно, именно поэтому рано начал интересоваться психологией, в частности, психологией пола. Потом поступил в институт на факультет педагогики и психологии. Там у меня появился друг. Эжен внешне его очень напоминает, это, пожалуй, единственный привлекательный для меня тип. Этот человек был неглуп, начитан, умел красиво говорить о традициях античности, цитировал Платона и очень тактично внушал, что все, с нами происходящее, естественно и прекрасно. Конечно, мы конспирировались, но однажды потеряли бдительность, и его родители застали нас в самой недвусмысленной ситуации. Им очень не понравилось, что я, по их словам, «развратил их дорогого сыночка». Мой друг поддержал эту версию. Я его не виню, он зависел от родителей и спасался, как мог. Они были людьми весьма влиятельными и быстро устроили так, что меня под благовидным предлогом выставили из института. Этого показалось мало, они заявились к нам в дом и устроили жуткую сцену. Мой отец человек консервативный, можешь представить его реакцию. Думаешь, я сам из дома ушел? Нет, Оля, меня выкинули на улицу в домашних тапках и с разбитой физиономией, сопроводив пожеланием убираться ко всем чертям.
Борис замолчал.
— Боря, — осторожно сказала я, — ты ведь не обязан ничего мне рассказывать.
— Не обязан, верно, но я хочу, чтобы ты меня поняла. Сейчас все прошло, перегорело, а тогда жить не хотелось. Я ведь был то, что называется «ребенок из хорошей семьи», ничего о жизни не знал. Для полного счастья оказалось, что отсрочки больше нет, и российская армия не может существовать без Бориса Серебрякова. Я не стал косить, пошел в армию потому, что тогда мне некуда было больше идти, а теперь даже ей благодарен. Там надо было не переживать, а выживать. Я перестал быть домашним мальчиком и научился защищать если не родину, то хотя бы собственное достоинство, не рефлектируя, гуманно ли бить человека тяжелой табуреткой по голове. Когда вернулся, жил, где придется, подрабатывал то тут, то там, а потом знакомые, которым я гадал ради шутки, посоветовали заняться этим всерьез и, как видишь, результат налицо.
— Да уж, — искренне сказала я. — Ты молодец, Боря.
Наши отношения остались по-прежнему добрососедскими. Я даже из соображений конспирации время от времени звонила Эжену, когда это прелестное, но глупенькое создание в очередной раз капризничало и дулось на Бориса за какие-то выдуманные обиды.
Что поделаешь, придется и на этот раз сделать доброе дело.
— Борис, что ты нашел в этом оболтусе?
— Он милый, забавный и беспечный, — улыбнулся Борис. — Разве любят за что-то, Оля? Любят просто потому, что любят.
Он был прав как всегда.
Вернувшись домой, я проверила запасы и убедилась, что коту еды хватит на неделю, сама же вполне перебьюсь остатками колбасы и «Роллтоном». Увы, ленива я готовить. Успокоившись на этот счет, я провела день в сладостном ничегонеделании: посмотрела видак, поиграла на компьютере, почитала в очередной раз любимого Савченко. Незаметно подкрался вечер. Я жевала бутерброд, когда пришел Борис.
— Что, пора? — кисло осведомилась я.
— Два ужина, — пообещал Борис.
— Брось, я не вымогатель… Клавдия Петровна? — проворковала я, набрав номер и услышав недовольное «Кто это?». — Здравствуйте, это Оля, Женина знакомая. Можно его к телефону?
— Оля? — переспросила мать Эжена, как будто не слышала мой голос добрый десяток раз. — Должна вам заметить, девушка, что Женечке необходимо готовиться к занятиям и отвлекать его без необходимости не следует. Вам понятно?
— Понимаю, — смиренно ответила я и показала Борису кулак. — Обещаю долго его не задерживать.
— Ну, хорошо, — неохотно согласилась женщина и громко позвала: — Женечка, сыночек, тебя к телефону. Что? Опять эта Оля.
— Алло! — послышался через мгновение серебристый голосок. — Привет, это ты?
— Эжен, у тебя нет совести, — сурово сказала я. — Тебе совершенно наплевать, что из-за тебя страдают люди. Ты думаешь только о себе.
— Что случилось? Почему ты так говоришь? — у Эжена задрожал голос.
— А ты сам не знаешь, злой мальчик? Ладно, передаю трубку Борису.
Чтобы дать ребятам возможность пообщаться свободно, я удалилась на кухню заварить чай. Вскоре там появился повеселевший Борис, погладил вертевшегося под ногами Котю, но от чая отказался, сославшись на дела. Я послала ему вслед воздушный поцелуй и опять подсела к телефону. Надо ведь сказать Олегу, что меня не будет пару дней, а то еще решит, что я его бросила.
Трубку не брали так долго, что я начала злиться. В тот момент, когда я решила, что никому не обязана отчитываться в своих передвижениях, Олег, наконец, ответил.
— Приветствую, — сухо сказала я. — Как настроение?
— Оля! — обрадовался Олег. — Настроение отличное. Встретимся сегодня? Я как раз мотик отладил, покатаемся.
— Нет, не получится.
— Тогда давай девятого в Парк Победы пойдем, обещали большой фейерверк и гулянье до утра.
— Я не смогу.
— Понятно, — голос Олега погас. — Ну, извини.
— Я звоню предупредить, что ненадолго уезжаю, — объяснила я, чувствуя, что его надо утешить. — Вернусь, тогда и договоримся, хорошо? — Олег молчал. — Олег, ты меня слышишь?
— Слышу, — бесцветно ответил он. — Я понял. Пока.
