— Погоди, сейчас телефон принесу, — ответил он и вышел из прихожей, плотно прикрыв за собой дверь. Обычно он сразу приглашал меня в комнату, и я поняла, что пришла в неподходящий момент.
— Слушай, ты не один? — зашептала я Борису, вернувшемуся с аппаратом в руке. — Извини, я быстренько.
— Оля, не суетись, — он успокаивающе поднял ладонь. — Если бы ко мне было нельзя, я бы так прямо и сказал, ты меня знаешь.
Это была чистая правда и, немного утешенная, я стала набирать номер. Закон подлости продолжал действовать, трубку не брали. Я мимикой изобразила раскаяние, Борис засмеялся и тут за моей спиной раздался звонкий голосок:
— Боречка, куда ты пропал?
Я повернулась, едва не уронив телефон. В дверях комнаты стоял хрупкий юноша в коротком махровом халатике. На ангельской красоты личике под шапкой золотых кудрей было обиженное выражение.
У Бориса окаменело лицо.
— Эжен, иди в комнату, — негромко велел он.
— Боречка, не сердись, — «ангелочек» гибким движением скользнул ему за спину, обхватил обеими руками, положил голову на плечо. — Мне без тебя скучно.
«Алло!» — сказали мне в ухо, я от растерянности дала отбой и попятилась к двери:
— Спасибо, Боря. Я пойду, извините.
Дома я полчаса искала телефонную карточку и приходила в себя. Будучи сама закоренелой гетеросексуалкой, ко всяким «голубым» и «розовым» я относилась вполне терпимо, по принципу «У вас своя свадьба, у нас — своя». Но то, что Борис, мой сосед и друг, оказался из «этих», никак не укладывалось в голове.
Дозвонилась я в тот вечер только из скрипучего таксофона в трех кварталах от дома.
Через несколько дней мы поутру столкнулись с Борисом в застекленном коридоре, куда выходили двери наших квартир.
— Привет, Борис, — сказала я, вертя на пальце ключи. — Что не заходишь, заявок на гороскопы нет?
— Есть, — ответил сосед, глядя на меня без обычной улыбки, — но не хочу ставить тебя в неловкое положение.
— О чем ты говоришь… — начала было я, но он перебил:
— Оля, не притворяйся. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
Я сунула, наконец, ключи в сумку и твердо сказала:
— Борис, твоя личная жизнь меня не касается и к нашему деловому сотрудничеству отношения не имеет.
— Я рад. Тогда, если не возражаешь, зайду вечером около восьми.
У него был усталый вид, и я решила, что леди-босс обойдется без меня еще часок-другой.
— Ты уже завтракал?
— Даже еще не ужинал. Нечем.
Я хотела было сказать: «Давай ко мне», но вспомнила, что в холодильнике кроме пары яиц, колбасного хвостика и мойвы для Коти практически ничего нет. Мысленно поклявшись непременно сегодня же затариться по полной, я предложила:
— Приглашаю в нашу пельменную.
Борис усмехнулся:
— Пельмени в такую рань? Как-то не аристократично.
— Зато очень практично! Борь, пошли, не вредничай.
— Учти, платишь ты, я сегодня без гроша.
— Ладно, мой бюджет это выдержит.
В маленьком чистеньком заведении было пусто. Стоявшая за стойкой толстуха приветствовала нас почти по-родственному:
— Постоянным посетителям доброго утречка. Вам как всегда?
— Мне — только вон тот бутербродик, а вот ему двойную порцию, пожалуйста.
Мы устроились за столиком в углу. Борис принялся за «Пельмени русские ручной лепки» (цитирую прейскурант), я тут же подсунула ему и свой бутерброд.
Борис поглядывал на меня, пока ел, и наконец сказал:
— Оля, по твоему лицу видно, что ты хочешь задать мне десяток вопросов, но стесняешься. Правильно?
— Извини, Борис. Я не думала, что это так заметно.
Он чуть улыбнулся:
— Не надо извиняться. Любопытство — вещь вполне естественная.
Входная дверь хлопнула, вошел кругленький рыжеусый мужичок, распространяющий благоухание вчерашних возлияний, увидел нас и понимающе подмигнул:
— Что, ребята, тоже с утра трубы горят?
Мы переглянулись и сначала потихоньку, а потом во весь голос захохотали.
— Пошли ко мне, — предложил Борис, когда мы немного успокоились. — У меня еще остался хороший кофе.
Я не стала отказываться.
Борис не признавал растворимый кофе в полулитровых кружках. Мне всегда нравилось наблюдать, как он священнодействует с кофемолкой и джезвой и торжественно разливает крепчайший ароматный напиток в хрупкие чашечки.
— Боря, это не кофе, а мечта. И почему я не додумалась включить его в обязательную плату?
— Ты можешь переиграть.
— Нет уж, уговор есть уговор. Сама прошляпила.
— Ты молодец, хорошо держишься, — сказал Борис. — Обычно в нашем провинциально-старомодном Энске таких, как я, иначе, чем извращенцами не называют. Правда, меня это уже не задевает. Я есть то, что я есть и другого не дано. Таким уродился. Когда это понял, то сначала переживал, комплексовал и, возможно, именно поэтому рано начал интересоваться психологией, в частности, психологией пола. Потом поступил в институт на факультет педагогики и психологии. Там у меня появился друг. Эжен внешне его очень напоминает, это, пожалуй, единственный привлекательный для меня тип. Этот человек был неглуп, начитан, умел красиво говорить о традициях античности, цитировал Платона и очень тактично внушал, что все, с нами происходящее, естественно и прекрасно. Конечно, мы конспирировались, но однажды потеряли бдительность, и его родители застали нас в самой недвусмысленной ситуации. Им очень не понравилось, что я, по их словам, «развратил их дорогого сыночка». Мой друг поддержал эту версию. Я его не виню, он зависел от родителей и спасался, как мог. Они были людьми весьма влиятельными и быстро устроили так, что меня под благовидным предлогом выставили из института. Этого показалось мало, они заявились к нам в дом и устроили жуткую сцену. Мой отец человек консервативный, можешь представить его реакцию. Думаешь, я сам из дома ушел? Нет, Оля, меня выкинули на улицу в домашних тапках и с разбитой физиономией, сопроводив пожеланием убираться ко всем чертям.