– О нет, я не хочу, чтобы преждевременно погибала надежда отечества, – с такою же торжественностью произнесла дама в трауре, – утешьтесь, дети мои. Мосолов, подушку, которая поменьше, на стол!
Мосолов положил подушку на стол. Дама в трауре стала у стола в величественной позе и медленно опустила руку на подушку.
Молодежь приложилась к руке.
Катерина Васильевна пошла укладывать уставшую гостью.
– Бедная! – проговорили в один голос, когда они ушли из зала, все трое остальные, бывшие в небуйных санях.
– Молодец она! – проговорили трое молодых людей.
– То-то ж! – самодовольно сказал Мосолов.
– Ты давно с нею знаком?
– Года три.
– А его хорошо знаешь?
– Хорошо. Вы не беспокойтесь, пожалуйста, – прибавил он, обращаясь к ехавшим на небуйных санях, – это только оттого, что она устала.
Вера Павловна сомнительно переглянулась с мужем и Бьюмонтом и покачала головой.
– Рассказывайте! устала! – сказал Кирсанов.
– Уверяю вас. Устала, только. Уснет, и все пройдет, – равнодушно-успокоительным тоном повторил Мосолов.
Минут через десять Катерина Васильевна возвратилась.
– Что? – спросили шесть голосов. Мосолов не спрашивал.
– Легла спать и уж задремала, теперь, вероятно, уже спит.
– Ведь я ж вам говорил, – сказал Мосолов. – Пустяки.
– Все-таки бедная! – сказала Катерина Васильевна. – Будем при ней врознь. Мы с тобою, Верочка, а Чарли с Сашею.
– Но все-таки это нисколько не должно стеснять нас, – сказал Мосолов, – мы можем петь, танцевать, кричать; она спит очень крепко.
Если спит, если пустяки, то что ж в самом деле? Расстраивающее впечатление, на четверть часа произведенное дамою в трауре, прошло, исчезло, забылось, – не совсем, но почти. Вечер без нее понемножку направлялся на путь всех прежних вечеров в этом роде и вовсе направился, пошел весело.
Весело, но не вполне. По крайней мере, дамы раз пять-шесть переглядывались между собою с тяжелою встревоженностью. Раза два Вера Павловна украдкою шепнула мужу: «Саша, что, если это случится со мною?» Кирсанов в первый раз не нашелся, что сказать; во второй нашелся: «Нет, Верочка, с тобой этого не может случиться». – «Не может? Ты уверен?» – «Да». И Катерина Васильевна раза два шепнула украдкою мужу: «Со мною этого не может быть, Чарли?» В первый раз Бьюмонт только улыбнулся, не весело и не успокоительно; во второй тоже нашелся: «По всей вероятности, не может, по всей вероятности».
Но это были только мимолетные отголоски, да и то лишь сначала. А вообще вечер шел весело, через полчаса уж и вовсе весело. Болтали, играли, пели. Она спит крепко, уверяет Мосолов, и подает пример. Да и нельзя помешать в самом деле: комната, в которой она улеглась, очень далеко от зала, через три комнаты, коридор, лестницу и потом опять комнату, на совершенно другой половине квартиры.
Итак, вечер совершенно поправился.
Молодежь, по обыкновению, то присоединялась к остальным, то отделялась, то вся, то не вся; раза два отделялся к ней Бьюмонт; раза два отбивала ее всю от него и от серьезного разговора Вера Павловна.
Болтали много, очень много; и рассуждали всей компаниек), но не очень много.
Сидели все вместе.
– Ну что ж, однако, в результате: хорошо или дурно? – спросил тот из молодежи, который принимал трагическую позу.
– Более дурно, чем хорошо, – сказала Вера Павловна.
– Почему ж, Верочка? – сказала Катерина Васильевна.
– Во всяком случае, без этого жизнь не обходится, – сказал Бьюмонт.
– Вещь неизбежная, – подтвердил Кирсанов.
– Отлично дурно, следовательно, отлично, – решил спрашивавший.
Остальные трое его товарищей кивнули головами и сказали: «Браво, Никитин».
Молодежь сидела в стороне.
– Я его не знал, Никитин; а ты, кажется, знал? – спросил Мосолов.
– Я тогда был мальчишкою. Видал.
– А как теперь тебе кажется, по воспоминанью, правду они говорят? не прикрашивают по дружбе?
– Нет.
– И после того его не видели?
