- Нет, просто… жутковато звучит, - Дарья неуверенно улыбнулась и отвела глаза.
- Все мы тогда в ужасе находились, пытались что-то выведать, узнать, найти логику. Даже Олежка порог СИЗО оббивал, просил свидания с Чибисовым.
- Олег? Зачем? – изумилась Дарья.
- По той же причине, что и мы. Чтобы дело раскрыли, рассекретили, и погибшие ребятишки были переданы в руки родителей и похоронены по-человечески… Ведь нам строго настрого запрещено было сообщать кому бы то ни было, что дети найдены, и в каком состоянии. Все тела были ночью тайно вынесены из бомбоубежища и, Бог весть, где они по сей день. А меня, остальную опергруппу и Олежку, как свидетеля, заставили подписать кучу бумаг о неразглашении. Погибшие ребята до сих пор числятся пропавшими без вести, а их родители, скорее всего, до сих пор надеются и ждут…
- Подождите… А Олег как узнал? Про детей?
- Не понял…
- Вы говорите, что долго искали детей в катакомбах, пока случайно не обнаружили лаз… Если Олег был там, почему вам не сказал?
- Я ведь уже объяснял, что Олега мы нашли страшно перепуганным. Он и говорить толком не мог несколько дней.
- И… что он рассказал, когда смог говорить?
- Сказал, что случайно обнаружил незапертую решетку, спустился. Услышал в переходах какую-то возню и решил, что школьники стащили у гардеробщицы ключ. Пошел на звуки и никого не нашел, а потом уловил детский плач откуда-то снизу. Так и обнаружил лаз. Спустился, увидел тебя у входа и Чибисова с ребенком в стороне. Схватил тебя и дал деру обратно.
- А дети? Они были еще живы?
- Говорил, что не разобрал, - Павел нахмурился, - Говорил, что видел лежащие тела, но не приглядывался. Хотел в первую очередь тебя выручить…
- И кровь не заметил?
Павел затормозил и дернул вверх ручник.
- Дадуня, на что ты намекаешь?
- Ни на что… просто размышляю…, - Дарья поглядела Павлу в глаза, - Если в том подвале все было залито кровью, он не мог этого не заметить, как бы испуган ни был, ведь так?
- Допустим…
- Но про кровь он… не помнил, так?
- Говорит, что не разглядывал… Дочка, ты ведь тоже ничего не помнишь, хоть и находилась там вместе с ним. Ни тогда не вспомнила, ни сейчас… Что же ты ждешь от тогдашнего почти мальчишки, который пребывал в таком же шоке и запомнил разве что чуть больше твоего… Олег – хороший человек. Всегда был хорошим.
- Я разве говорю обратное? – рассеянно спросила Дарья, - Просто пытаюсь разобраться… Дело в том, что…
Она прикусила язык. Ни к чему об этом говорить даже доброй душе – дяде Паше. Но про себя она подумала, что в ее рваных и хаотичных воспоминаниях тоже нет места крови. Крови не было, было что-то… серебристое, разлитое на полу. Вроде ртутного озерца… Тогда она молчала, потому что не могла толком объяснить, что именно видела, да и отец стоял рядом и пресекал любые расспросы, а потом увез ее прочь в надежде, что она все забудет. И она забыла… почти. Но если Олег видел то же, что и она, кто ему помешал найти нужные слова и описать увиденное, каким бы странным оно ни было…?
- Поехали домой, дядя Паша, - произнесла она, - У меня страшно болит голова…
- Да, время к полуночи, - Павел включил дворники и, ожидая, пока очистится успевшее покрыться ледяной коркой лобовое стекло, спросил, - Так что тебе сказал Алтанай? Неужели будешь молчать после того, как я тебе открыл свой давний секрет?
- Он сказал…, - Дарья пожевала нижнюю губу, - Что надо продолжить лечение. В психиатрии он, увы, бессилен.
- Ну, и слава Богу! Значит, бесы и прочая нечисть тут не при чем. Положись на медиков и дай дочери немного времени. И не сомневайся – полиция работает. Они найдут этого психа.
…
Они не опоздали, и за пять минут до полуночи остановились у подъезда. Павел дважды коротко посигналил, давая Валентине Ивановне знать, что ее дочь и внучка дома, хоть и рисковал потревожить сон соседей. С гудящей головой, едва передвигая затекшие ноги, Дарья вытащила Машку с заднего сидения и кинула взгляд наверх, где в окнах зажегся свет. За занавесками слабо угадывался силуэт матери. Она взвалила Машку на плечо и устало потащилась в подъезд, мечтая о крепком сне под теплым одеялом и зная, что еще не скоро ей доведется приклонить голову.
Через силу искупав дочь и уложив ее спать, Дарья налила себе чая и некоторое время ждала, когда мать за стенкой перестанет ворочаться и вздыхать. Когда же все в квартире замерло, она бесшумно оделась и выскользнула из квартиры.
Метель никак не желала стихать, залепляя снегом глаза и нос, вбивая обратно в легкие дыхание. Фонари заполошно мигали сквозь снежную круговерть, пока она обходила школу. Здесь стало легче, и она распрямилась, вглядываясь в небольшую, окруженную металлическими копьями забора рощу, где располагались детский сад и «школьный сад». Когда-то в благословенные Советские времена это на самом деле был школьный сад, где октябрята и пионеры приобщались к труду, выращивая овощи и зелень для школьной столовой. Но это было задолго до того, как Дарья пошла в школу. При ней сад уже давно зарос и служил площадкой для выгула местных собачников и их питомцев. Там же, у дальней стены забора располагался неказистый деревянный домишко, назначение которого она узнала на первом же школьном медосмотре. Злобная, хромая старуха – ордопед – сообщила маленькой Даше, что у той запущенный сколиоз, и, если она немедленно не начнет курс лечебной физкультуры, у нее скоро вырастет горб.
Как оказалось, именно в этой деревянной избушке и проходили занятия лечебной физкультурой. Дарья смутно помнила отекшую тётеньку – инструктора – которая через силу показывала горсточке напуганных ортопедом школьников скучные упражнения, а потом до окончания занятий дремала на стульчике. Дарья посещала это грустное заведение недолго. Узнав через месяц от дочери «страшный диагноз», отец отвел ее в поликлинику, где ее успокоили, что горб ей не грозит, а сколиоз на уровне среднего школьника. Старайся держать спинку прямо и пользуйся двухлямочным ранцем, а не портфелем – вот и все рекомендации.
Если здравый смысл ее не подводит, третий – обрушенный – коридор ведет именно в «лечебную физкультуру». Больше некуда. Что она будет делать, если и там вход окажется заложенным, она не представляла и старалась об этом не думать. Задача номер один – попасть в само здание.
Мысленно перекрестившись, она поглубже натянула на голову капюшон и, склонившись, нырнула в глубокие сугробы школьного сада. Идти было трудно, но хоть ветер не сбивал с ног. Старые рябины, тополя и елки тяжело покачивались, склонив ветви под тяжестью мокрого снега. Мигающий свет фонарей едва доставал до рощицы и ориентировалась она в основном по яркой, красной точке справа - сигнализации детского сада. Вскоре показался и темный силуэт домишки.
Красной точки на нем не было, и это не могло не радовать. Значит, маловероятно, что следом за ней туда нагрянет группа охранников в бронежилетах. Она обошла домишко по периметру, обследуя тщательно закрытые ставнями и в добавок заколоченные досками окна. Она и не рассчитывала попасть туда с лету, успокаивала себя, что это всего лишь разведка. А утром она попросит у того же дяди Паши лом или монтировку, сочинит что-нибудь…
Так, шаря руками по занозистому брусу стен, она вышла на темное крылечко, включила фонарик и оглядела дверь. Она не была заколочена, но полотно перекрещивал массивный железный засов и держащий его большущий ржавый навесной замок. Губы ее тронула улыбка, которая, впрочем, почти сразу увяла. Она протянула руку и повертела его. Запирающая дужка давно была подпилена, замок висел для отвода глаз. Неужели она ошиблась? Нет! Дарья тряхнула головой и аккуратно сняла осыпающийся ржавчиной замок. Других вариантов не было! Машка нашлась ранним утром во дворе с обратной стороны школы. И это значит, что ее вывели через черный ход, который когда-то отпирала для Дарьи баба Надя. Но даже здесь оставалось место для сомнений. Поселок маленький, девочку вполне могли незаметно по утренней темноте привести отсюда, но… Но пропала-то она при свете дня! Неужели ее тащили из школы в сад, и ни единая душа этого не видела?! Однозначно, Олег попадал в подземелье из школы, пользуясь каким-то другим ходом.
Она положила замок на крыльцо и потянула на себя дверь.
В лицо пахнуло нежилым духом. Плесень, сырость, затхлость, нотки старой рвоты, холодный табачный дух, запахи птичьих и человеческих экскрементов. Пляшущий луч фонарика выхватил небольшую прихожую с покосившимися гардеробными кабинками. Исписанные стены, усыпанный битыми бутылками и окурками пол. Конечно, здесь ошивалась и, возможно, по сей день ошивается местная молодежь! И замок за собой не забывает навесить, чтобы не привлекать к убежищу внимания. Дарья громко откашлялась и прислушалась, не спугнет ли какого алкаша или уединившуюся парочку… Все было тихо, да и не похоже, чтобы зимой это место пользовалось спросом – холодно. Она прикрыла за собой дверь и осторожно прошла в основной зал, где когда-то ходила на цыпочках по кругу. Здесь было чище и даже почти уютно. Несколько продавленных кресел, на стенах вместо обоев древние журнальные постеры, на заколоченных окнах даже висели обрывки потрепанного, дачного тюля. Несколько консервных банок в качестве пепельниц и большая коробка с мусором. Дарья заметила над краем горлышко пивной бутылки с натянутым на нее презервативом и брезгливо отвернулась. Дверь была только одна – в комнатушку, служившую когда-то кабинетом похмельной инструкторши. Дарья приоткрыла ее и тут же отшатнулась, с трудом подавив приступ рвоты.
Видимо, подростки по-своему наводили порядок и весь мусор из переполненных коробок сваливали сюда. Сюда же ходили по нужде – малой и большой. В нос била тяжелая, густая вонь мочи и говна, прокисшей спермы, рвоты и сгнившей еды. Весь пол был усыпан бугрящимися обрывками порыжевших газет, и Дарья почувствовала себя сапером перед густо нашпигованным минами полем. Но за держащимся на верном слове, рассохшимся столом виднелась еще одна дверь. Быть может, всего лишь стенной шкаф, но проверить придется.
Натянув на нос шарф, Дарья аккуратно пересекла «минное поле», освободила дверь от хлама и потянула ее на себя. Дверь тоже рассохлась и перекосилась, а потому не желала сдаваться. Это в очередной раз убедило ее, что она на верном пути. Эту дверь не открывали очень давно. Женщина вцепилась в скользкую холодную ручку и изо всех сил дернула на себя, рискуя упасть на спину. Но не упала. На нее посыпались хлопья древней краски, дверь затрещала и с визгом приоткрылась. За ней Дарья с облегчением увидела не ряды ржавых плечиков, а узкую, деревянную лестницу. Многие ступени превратились в труху и обвалились, другие еще держались, но явно дышали на ладан. Перил не было. Лестницу с обеих сторон стискивали склизкие, покрытые инеем земляные стены.
Дарья подкрутила яркость фонарика и посветила вниз. Свет едва доставал до пола, но было видно, что у основания лестницы есть проход, пусть и сразу поворачивающий влево – в неизвестность.
«Вот будет смеху, если я сверну себе здесь шею, а они будут искать меня, как и Машку, в тайге…», - подумалось ей, но она стиснула зубы и ступила на ближнюю из сохранившихся ступеней.
Ступень даже не скрипнула под ее весом, и она, все более уверенно, спустилась вниз. За поворотом ее встретил темный, но чистый тоннель, по которому она медленно двинулась, держась за стену. Сердце истерично трепыхалось, глаза от напряжения и страха лезли из орбит, как у испуганной лошади. Она была готова к тому, что впереди, за одним из поворотов ее непременно поджидает некто… или нечто, и понятия не имела, что она будет делать, если это произойдет. Бежать? Кричать? Бороться? Не смешите. Если это произойдет, она просто… ну, просто схватится за сердце, как в черно-белом немом кино, и умрет на месте.
Вскоре проход сузился до минимума, и ей приходилось протискиваться между грудами битого бетона, которые ненадежной шаткой конструкцией были навалены вдоль стен почти до самого потолка. Значит, где-то близко!
Миновав очередной поворот, она оказалась перед глухим завалом. Положив фонарик на пол, Дарья принялась искать лаз, поднимая и оттаскивая в сторону тяжелые обломки. Она работала без передышки около двух часов. Поясница визжала, руки тряслись, пальцы вместе с перчатками превратились в окровавленные шерстяные лохмотья, когда она уперлась в совсем уж неподъемный кусок обрушившегося некогда потолка. Это было фиаско. Поначалу она не желала признавать поражение и продолжала слепо шарить по здоровенной монолитной плите, целиком перегородившей проход, в поисках какой-нибудь бреши или лазейки, прикидывала, смогут ли они сделать что-то вдвоем и понимала, что даже целая армия эвенкийских шаманов не справится с толстенным куском бетона без электроинструмента. И даже если бы была точка подключения, воспользоваться им не получится, ведь надо соблюдать тишину…
Она привалилась к стене и сползла вниз, усевшись на обломки. Заплакала. Фонарик светил уже тускло, прерывисто. Она выключила его и принялась шарить по карманам в поисках телефона. С ним она пойдет обратно. Внезапно она замерла и задержала дыхание. Тоннель что-то подсвечивало споднизу, словно где-то рядом была неплотно пригнанная печная заслонка, за которой тлеют угли. Приглядевшись, она поняла, что свет пробивается на стыке стены и пола и, тут же позабыв про усталость и израненные руки, кинулась расчищать пол. Толстенный советский бетон лопнул по шву, и брешь все расширялась, уходя под завал. Еще через полчаса тяжелой работы, Дарья легла на пол и боязливо заглянула в расчищенную брешь.
Только сейчас она задумалась о том, насколько шумела. Это там, наверху, ничего не слыхать, а здесь… Что, если он сейчас там? Притаился. И стоит ей только сунуть руку или ногу, как ее тут же сдернут вниз, а потом… Покосившийся потолок старого бомбоубежища не давал ей полного обзора. Она видела в паре метров под собой только кусок полопавшегося бетонного пола, озаренного подрагивающими свечными огоньками.
«Я туда не полезу», - мысленно разговаривала она сама с собой, - «Свалюсь, как куль с крупой, и непременно сломаю лодыжку… А как мне забираться обратно? Подпрыгнуть и подтянуться на руках? Не смешите… »
Она сняла пухлую куртку, по-пластунски, боком, протиснулась в брешь и, аккуратно свесилась по пояс. Обзор увеличился, и она сдавленно завыла.
По центру старого бомбоубежища, окруженное бесчисленными свечами, мерцало небольшое озеро, наполненное то ли ртутью, то ли жидким серебром. По его периметру тесным кругом лежали подрагивающие детские тела. Голова каждого была погружена по самые плечи в озеро, руки и ноги раскинуты звездочкой, касаясь рук и ног соседей по несчастью. Волосы, движимые подводными течениями, всплывали на поверхность, переплетались меж собой и снова уходили на глубину. Над центром чудовищного озера стоял почти осязаемый низкий гул, наполненный мельчайшими частичками, напоминающими зеркальную крошку.
Вцепившись израненными руками в острые кромки бетона, Дарья лихорадочно оглядела подземелье. Не считая детей, она была совсем одна. Метрах в трех от ее лаза, был еще один – гораздо шире – к которому вела корявая, сложенная из все тех же обломков, лестница на три высокие, шаткие ступени. Недалеко от «озерка» расположился пляжный лежак с отломанными подлокотниками, тут же корячилась маленькая газовая плита с притулившимся рядом пропановым баллоном; в глубокой тени притаились мешки: один с картошкой, другой – с капустой, поддон из-под кирпича, заваленный кухонной утварью и биотуалет-ведро с крышкой. Все это источало душный смрад нечистот и гнилых овощей.
У противоположной стены огромным ворохом под потолок была свалена одежда. Тут и там среди наваленных курток, башмаков, платьев и брюк топорщились мертвые конечности. Некоторые уже стали голыми костями, другие напоминали мощи, третьи еще истекали соками. Все это напомнило ей старые фото из концлагерей, где тела были свалены в кучу перед крематориями.
