— Да в том доме. Как там? Висят хрустальные люстры? И красные плюшевые портьеры, а вокруг зеркала в золоченых рамах от пола до потолка? Ну, и, конечно, девицы — они раздетые?
— Мать пресвятая богородица! — воскликнул доктор, потрясенный до глубины души, ибо ему никогда и в голову не приходило, что целомудренная женщина может испытывать любопытство к своим нецеломудренным сестрам. — Как вы можете задавать столь нескромные вопросы? Вы просто не в себе. Я сейчас дам вам успокоительное.
— Не нужно мне никакого успокоительного. Я просто интересуюсь. О господи, ведь это единственный для меня случай узнать, как выглядит дом с такой репутацией, а вы не хотите рассказать!
— Я ничего не заметил. Уверяю вас, я был бесконечно смущен, оказавшись в подобном месте. Мне и в голову не пришло посмотреть вокруг, — сухо сказал доктор, неизмеримо более расстроенный этой неожиданно обнаружившейся чертой в характере жены, чем всеми событиями истекшего вечера. — А теперь увольте меня от дальнейших расспросов: я хотел бы поспать.
— Ну, так и спите, — разочарованно проговорила миссис Мид. Но когда доктор нагнулся снять сапоги, из темноты до него донесся ее вдруг повеселевший голос: — Долли Мерриуэзер наверняка сумела все вытянуть из своего старика, так что я от нее узнаю.
— Боже праведный, миссис Мид! Не хотите же вы сказать, что приличные женщины беседуют между собой на такие темы…
— Ах, да ложитесь вы, — сказала миссис Мид.
На следующий день шел мокрый снег, но когда сгустились зимние сумерки, ледяная крупа перестала сеяться с неба и задул холодный ветер. Запахнувшись в накидку, Мелани вышла на дорожку перед своим домом и, недоумевая, последовала за незнакомым негром-кучером, таинственно попросившим ее подойти к закрытой карете, которая стояла перед домом. Когда Мелани подошла к карете, дверца открылась, и она увидела неясные очертания женской фигуры.
Нагнувшись, вглядываясь в полумрак, Мелани спросила:
— Кто вы? Может быть, зайдете в дом? А то на улице так холодно…
— Прошу вас, сядьте в карету и побудьте со мной минуту, мисс Уилкс, — раздался из глубины смутно знакомый, смущенный голос.
— Ах, это мисс… миссис… Уотлинг! — воскликнула Мелани. — Мне так хотелось вас увидеть! Вы непременно должны к нам зайти.
— Да разве я могу, мисс Уилкс. — Судя по голосу, Красотка явно была удивлена подобным предложением. — Лучше вы залезайте сюда и посидите со мной минутку.
Мелани забралась в карету, и кучер закрыл за ней дверцу. Она опустилась на сиденье рядом с Красоткой и протянула ей руку.
— Как мне благодарить вас за то, что вы сегодня сделали! Да разве кто-нибудь из нас сможет в достаточной мере вас отблагодарить!
— Мисс Уилкс, не следовало вам посылать мне сегодня утром эту записку. Я-то, конечно, только горжусь, что получила ее, но ведь янки могли ее перехватить. А вы еще написали, что хотите приехать, чтоб поблагодарить меня… Мисс Уилкс, вы, видно, ума решились! Надо же придумать такое! Вот я и приехала, как стемнело, чтоб сказать вам: вы даже и не думайте о таком. Ведь я… ведь вы… совсем это негоже.
— Негоже мне приехать к доброй женщине, которая спасла жизнь моему мужу, и поблагодарить ее?
— Да перестаньте вы, мисс Уилкс! Вы же понимаете, о чем я!
Мелани умолкла, смущенная тем, на что намекала Красотка. Эта красивая, строго одетая женщина, сидевшая в полутьме кареты, и выглядела и говорила совсем не так, как, по представлению Мелани, должна была бы выглядеть и говорить дурная женщина, хозяйка Заведения. А эта хоть и выражалась простовато, по-деревенски, но речь ее звучала приятно и чувствовалось, что она добрая.
— Вы были сегодня просто поразительны, когда отвечали начальнику полиции, миссис Уотлинг! Вы и ваши… ваши девушки безусловно спасли жизнь нашим мужьям.
— Это мистер Уилкс — вот кому надо поражаться. И как только он мог стоять и говорить, да еще с таким спокойным видом. А ведь когда я вчера вечером его видела, кровь из него так и хлестала, как из зарезанного поросенка. Обойдется это у него, мисс Уилкс?
— Да, благодарю вас. Доктор говорит, это всего лишь поверхностная рана, хоть он и потерял ужасно много крови. А сегодня утром он… словом, пришлось влить в него изрядную порцию виски, иначе у него не хватило бы сил так стоически все это выдержать. Но спасли их все-таки вы, миссис Уотлинг. Когда вы, распалясь, начали говорить про разбитые зеркала, это звучало так… так убедительно.
— Спасибо вам, мэм. Но, по-моему… по-моему, капитан Батлер тоже был молодцом, — сказала Красотка, и в голосе ее прозвучала неприкрытая гордость.
— О, он был поразителен! — горячо воскликнула Мелани. — Янки просто не могли не поверить его свидетельство. Он так это все ловко преподнес. Никогда я не сумею его отблагодарить, да и вас тоже. Какая вы хорошая и добрая!
— Пребольшое вам спасибо, мисс Уилкс. Это для меня удовольствие — сделать такое дело. Я… я надеюсь, не очень это вас огорчило, когда я сказала, что мистеру Уилкс — постоянный мой клиент. А он ведь, знаете ли, никогда…
— Да, знаю. Нет, это меня нисколько не огорчило. Я просто бесконечно вам благодарна.
— А вот другие дамы, могу поклясться, вовсе мне не благодарны, — с неожиданной злостью сказала Красотка. — И могу поклясться, вовсе они не благодарны и капитану Батлеру. И могу поклясться, теперь только больше будут его ненавидеть. И могу поклясться, вы — единственная, которая хоть спасибо-то мне сказала. И могу поклясться, они даже не посмотрят на меня, когда встретят на улице. Но мне все равно. Мне плевать, хоть бы всех их мужей перевешали. А вот на мистера Уилкса — не наплевать. Понимаете, не забыла я, какая вы были добрая ко мне во время войны, как деньги у меня на госпиталь взяли. Во всем городе не было дамы такой доброй ко мне, а я доброту не забываю. И как подумала я про то, что вы останетесь вдовой с маленьким мальчиком, если мистера Уилкса повесят, так… Он у вас такой милый, ваш мальчик, мисс Уилкс. У меня у самой есть мальчик, и потому я…
— Ах, вот как? И он живет… м-м…
— Ах, нет, мэм! Он не здесь, не в Атланте. Он тут никогда не был. Он у меня в школе. Последний раз я видела его, когда он был еще совсем маленьким. Я… вообще-то, когда капитан Батлер попросил меня солгать, чтоб выручить людей, я спросила, кто они, и как услышала, что среди них — мистер Уилкс, ни минутки не стала раздумывать. Я сказала моим девочкам, так сказала: «Я из вас душу вытрясу, ежели не скажете, что были с мистером Уилксом весь вечер».
— О-о! — вырвалось у Мелани, которую еще больше смутило это упоминание Красотки о ее «девочках». — О-о, это… м-м… вы были так добры и… ну, и они тоже.
— Вы ведь это заслужили! — пылко произнесла Красотка. — Для всякого я бы такого не стала делать. Если б речь шла только о муже мисс Кеннеди, я б и пальцем не шевельнула, что бы там капитан Батлер ни говорил.
— Почему?
— Видите ли, мисс Уилкс, люди, которые моим делом занимаются, много всякой всячины знают. Высокочтимые леди так бы удивились, так поразились, проведай они, сколько мы про них знаем. А мисс Кеннеди — нехорошая женщина, мисс Уилкс. Это она убила своего мужа и этого славного парня Уэлберна — все равно что сама пристрелила. Это она всю кашу заварила — зачем по Атланте раскатывала, негров и белую рвань дразнила. Да ни одна из моих девчонок…
— Не надо говорить так плохо о моей родственнице. — Мелани застыла, напряглась.
Красотка примирительным жестом положила было руку на локоть Мелани и тут же отдернула.
— Не окатывайте меня холодной водой, мисс Уилкс. Мне трудно это вынести после того, как вы были такой доброй и милой. Я совсем забыла, что вы ее любите, и очень жалею, что так сказала. Жалко мне беднягу мистера Кеннеди. Он был славный человек. Я покупала у него кое-что для моего заведения, и он всегда был со мной такой милый. А вот мисс Кеннеди — не одного она с вами поля ягода, мисс Уилкс. Очень она женщина холодная — так уж я считаю, ничего не поделаешь… Когда же мистера Кеннеди-то хоронить будут?
— Завтра утром. И вы не правы насчет мисс Кеннеди. Вот хоть сейчас — она даже слегла от горя.
— Всякое бывает, — с явным недоверием сказала Красотка. — Ну, мне пора. Боюсь, как бы кто не признал моей кареты, если я здесь слишком долго торчать буду, а вам это ни к чему. И еще, мисс Уилкс: если вы когда увидите меня на улице, вы… вам вовсе не обязательно говорить со мной. Я ведь все понимаю.
— Я буду счастлива поговорить с вами. И я горжусь тем, что обязана вам. Надеюсь… надеюсь, мы еще встретимся.
— Нет, — сказала Красотка. — Негоже это. Доброй вам ночи.
Глава XLVII
Скарлетт сидела у себя в спальне и ковыряла вилкой еду, принесенную на ужин Мамушкой, прислушиваясь к ветру, рвавшемуся куда-то из темноты. В доме было пугающе тихо — даже тише, чем когда Фрэнк лежал в гостиной всего несколько часов назад. А потом заходили на цыпочках, зашептали приглушенными голосами; тихо застучали парадные двери; заглядывали соседки, шурша юбками, и шепотом высказывали сочувствие; всхлипывала сестра Фрэнка, приехавшая на похороны из Джонсборо.
А сейчас дом погрузился в тишину. И хотя дверь в спальню Скарлетт была открыта, снизу не доносилось ни звука. Уэйда и малышку переселили к Мелани, как только тело Фрэнка внесли в дом, и Скарлетт недоставало топота детских ножек и гуканья малышки. На кухне явно царило перемирие: не слышно было обычной перебранки Питера, Мамушки и кухарки. Даже тетя Питти из уважения к горю Скарлетт не качалась в своем кресле-качалке внизу в библиотеке.
Никто не нарушал одиночества Скарлетт, считая, что она хочет, чтобы ее оставили в покое, наедине с горем, а Скарлетт меньше всего хотелось быть одной. Будь это всего лишь горе, она пережила бы его, как переживала ранее. Но помимо потрясения от потери мужа, она испытывала еще страх, и раскаяние, и муки внезапно проснувшейся совести. Впервые в жизни Скарлетт сожалела, что так себя вела, и, охваченная суеверным страхом, то и дело поглядывала на кровать, где еще недавно лежала с Фрэнком.
Она убила Фрэнка. Несомненно убила, все равно как если бы сама нажала на курок. Фрэнк просил ее не ездить одной, но она его не послушалась. И вот теперь он мертв из-за ее упрямства. Бог накажет ее за это. Но на совести ее лежал и другой грех — лежал даже более тяжким и страшным грузом, чем его смерть; и этот грех никогда не тревожил ее, пока она не увидела лица Фрэнка в гробу. Его застывшее лицо было таким беспомощным и жалостным, оно обвиняло ее. Бог накажет ее за то, что она вышла за него замуж, тогда как он-то любил ведь Сьюлин. Придется ей ползком ползти к Высшему судии и отвечать за ту ложь, которую она наговорила Фрэнку, когда они ехали из лагеря янки в его двуколке.
Сейчас уже бесполезно спорить, говорить, что цель оправдывает средства, что она вынуждена была подстроить ему ловушку, что судьба слишком многих людей зависела от нее и нельзя было думать ни о его праве на счастье, ни о праве на счастье Сьюлин. Правда вставала перед ней нагая, и Скарлетт не могла смотреть ей в лицо. Она хладнокровно женила Фрэнка на себе и хладнокровно его использовала. А за последние полгода превратила в несчастного человека, в то время как могла бы сделать очень счастливым. Бог накажет ее за то, что она не была с ним помягче, — накажет за то, что она изводила его, наставляла, устраивала сцены, занявшись сама лесопилками, строительством салуна, тем, что наняла на работу каторжников.
Он был с ней очень несчастлив — она это знала, — но все сносил как джентльмен. Он был по-настоящему счастлив только раз: когда она подарила ему Эллу. Но она-то знала, что, будь на то ее воля, Эллы не было бы на свете.
Дрожь пробежала по телу Скарлетт; ей стало страшно, захотелось, чтобы Фрэнк был жив и она могла лаской загладить свою вину перед ним. Ах, если бы бог не был таким свирепым и карающим! Ах, если бы время не ползло так медленно и в доме не стояла бы такая тишина! Ах, если бы она не была так одинока!
Вот если б Мелани была с ней — Мелани успокоила бы ее страхи. Но Мелани сидела дома и выхаживала Эшли. На мгновение Скарлетт подумала было попросить Питтипэт подняться к ней — может, в ее присутствии умолкнет голос совести, — но не решилась. С Питти ей будет еще хуже: ведь старушка искренне горюет по Фрэнку. Он был ближе к ней по возрасту, чем к Скарлетт, и она была очень предана ему. Он вполне отвечал желанию Питти «иметь мужчину в доме» — приносил ей маленькие подарочки и невинные сплетни, шутил, рассказывал всякие истории, читал ей по вечерам газеты и сообщал события дня, а она штопала его носки. И она ухаживала за ним, придумывала для него всякие особые кушанья, лечила от бесконечных простуд. И теперь ей очень его недоставало, и она повторяла снова и снова, прикладывая платочек к красным опухшим глазам: «И зачем только ему понадобилось ехать с этим ку-клукс-кланом!»
Ах, если бы, думала Скарлетт, хоть кто-то мог утешить ее, рассеять ее страхи, объяснить, что гложет ее и заставляет холодеть сердце! Вот если б Эшли… но Скарлетт тут же отбросила эту мысль. Ведь она чуть не убила Эшли, как убила Фрэнка. И если Эшли когда-либо узнает правду о том, как она лгала Фрэнку, чтобы заполучить его, узнает, как подло она вела себя с Фрэнком, он не сможет больше любить ее. Эшли ведь такой благородный, такой правдивый, такой добрый, и он видит все так ясно, без прикрас. Если он узнает правду, то сразу многое поймет. Да, конечно, прекрасно поймет! И любить ее уже не будет. Значит, он никогда не должен узнать правду, потому что он должен ее любить. Разве сможет она жить, если этот тайный источник ее сил — его любовь — будет у нее отнят? Насколько стало бы ей легче, если бы она могла уткнуться головой ему в плечо, расплакаться и облегчить свою грешную душу!
Стены затихшего дома, где в самом воздухе ощущалось тяжкое присутствие смерти, давили ее, и в какой-то момент она почувствовала, что не в силах дольше это выносить. Она осторожно поднялась, прикрыла дверь к себе в комнату и принялась шарить в нижнем ящике комода под бельем. Вытащив оттуда заветную «обморочную» бутылочку тети Питти с коньяком, она поднесла ее к свету лампы. Бутылочка была наполовину пуста. Не могла же она выпить так много со вчерашнего вечера! Скарлетт плеснула щедрую порцию в свой стакан для воды и одним духом выпила коньяк. Надо будет до утра поставить бутылку назад, в погребец, предварительно наполнив ее водой. Мамушка искала ее, когда люди из похоронного бюро попросили выпить, и в кухне, где находились Мамушка, кухарка и Питер, тотчас возникла грозовая атмосфера подозрительности.