Половина ее ежемесячных доходов шла Уиллу в Тару, часть — Ретту в счет долга, а остальное Скарлетт откладывала. Ни один скупец не пересчитывал свое золото чаще, чем она, и ни один скупец так не боялся потерять его. Она не хотела класть деньги в банк: а вдруг он прогорит или янки все конфискуют. И вот она все, что могла, носила при себе, за корсетом, а остальное рассовывала, по всему дому — пачечки банкнот лежали под неплотно пригнанным кирпичом очага, в мешочке для мусора, между страницами Библии. По мере того как шли недели, характер у Скарлетт становился все невыносимее, ибо с каждым отложенным ею долларом увеличивалась сумма, которую, случись беда, она могла потерять.
Фрэнк, Питти и слуги выносили вспышки ее гнева с поистине умопомрачительным долготерпением, объясняя ее плохое расположение духа беременностью и, конечно же, не догадываясь о подлинной причине. Фрэнк знал, что беременным женщинам следует во всем потакать, и поэтому запрятал свою гордость поглубже и уже не сетовал на то, что жена занимается лесопилками и показывается на улицах города в таком виде, в каком леди не должна появляться. Поведение Скарлетт не переставало приводить его в замешательство, но он решил, что может еще какое-то время потерпеть. Вот родится ребенок, и, он уверен, она снова станет такой же нежной и женственной, какой была, когда он ухаживал за ней. Но несмотря на все его старания улестить ее, она продолжала устраивать сцены, и ему нередко казалось, что жена ведет себя как безумная.
Никто, видимо, не понимал, что на самом деле владело ею, что доводило ее до безумия. А ею владело безудержное желание привести дела в порядок, прежде чем придется совсем отгородиться от мира; собрать как можно больше денег на случай нового бедствия; воздвигнуть прочную стену из живых денег против нарастающей ненависти янки. В эти дни деньги всецело владели ее мыслями. И если она думала о будущем ребенке, то лишь с яростью и раздражением — уж очень несвоевременно он собирался появиться на свет.
«Смерть, налоги, роды. Ни то, ни другое, ни третье никогда не бывает вовремя».
Атланта была уже и так скандализована, когда Скарлетт, женщина, стала заниматься лесопилкой, но по мере того, как шло время, город решил, что эта женщина вообще способна на все. Ее беззастенчивая манера торговаться шокировала людей — особенно если учесть, что ее бедная матушка была из Робийяров; а уж разъезжать по улицам, когда всем известно про ее беременность, было и вовсе непристойно. Даже иные негритянки — не говоря уже об уважающих себя белых женщинах — и те не выходят за порог своих домов с той минуты, как у них возникает подозрение, что они, возможно, в положении. Недаром миссис Мерриуэзер возмущенно заявила, что Скарлетт, того и гляди, родит прямо на улице.
Но все пересуды на ее счет были сущей ерундой в сравнении с волною сплетен, которая прокатилась теперь по городу. Мало того, что Скарлетт торгует с янки, — ей еще это и нравится!
Миссис Мерриуэзер, да и не только она, но и многие другие южане имели дела с пришельцами-северянами; разница состояла лишь в том, что им это было не по нутру, и они открыто показывали, что им это не по нутру, а Скарлетт это нравилось — во всяком случае, такое создавалось впечатление, что было совсем уж скверно. Она даже распивала чаи с женами офицеров-янки у них в домах! Собственно, оставалось только пригласить их к себе, и в городе считали, что она и пригласила бы, если бы не тетя Питти и Фрэнк.
Скарлетт знала, что в городе говорят о ней, но не обращала внимания, не могла позволить себе обращать внимание. Она по-прежнему ненавидела янки с такой же силой, как в тот день, когда они пытались сжечь Тару, но умела скрывать свою ненависть. Она понимала, что деньги можно выкачать только из янки, и успела уже уразуметь, что улыбка и доброе словцо прокладывают ей верный путь для получения новых заказов на лес.
Когда-нибудь, когда она станет очень богатой и денежки ее будут надежно припрятаны, так что янки уже не смогут их найти, — вот тогда, тогда она выложит им все, что о них думает, выложит им, как она их ненавидит, презирает, ни в грош не ставит! Вот будет торжество! Но пока эта минута не настала, простой здравый смысл требует, чтобы она ладила с ними. И если это называется лицемерием, что ж, пусть Атланта потешается над ней.
Она обнаружила, что завязать дружбу с офицерами-янки так же просто, как подстрелить сидящую птицу. Они были одинокими изгнанниками во враждебном краю, и многие, живя в этом городе, изголодались по милому женскому обществу, ибо здесь уважающие себя женщины, проходя мимо янки, подбирали юбки с таким выражением лица, словно вот-вот плюнут. Одни только проститутки да негритянки были любезны с ними. А Скарлетт, бесспорно, была дамой, причем дамой из хорошей семьи, хоть она и работала, и они расцветали от ее сияющей улыбки и живого блеска ее зеленых глаз.
Скарлетт же, сидевшей в своей двуколке, беседуя с ними и играя ямочками на щеках, часто казалось, что вот сейчас она не выдержит и пошлет их к черту прямо в лицо. Но она сдерживалась и вскоре обнаружила, что обвести янки вокруг пальца не сложнее, чем южанина. Только это было не столько удовольствием, сколько неприятной обязанностью. Она разыгрывала из себя милую и рафинированную даму-южанку, попавшую в беду. Вела себя скромно, с достоинством и умела держать свою жертву на должном расстоянии, тем не менее в манерах ее было столько мягкости, что офицеры-янки тепло вспоминали потом миссис Кеннеди.
Теплые воспоминания могли принести свою пользу, а на это Скарлетт как раз и делала ставку. Многие офицеры гарнизона, не зная, сколько им придется пробыть в Атланте, вызывали к себе жен и детей. А поскольку гостиницы и пансионы были переполнены, они стали строить себе небольшие домики. Так почему бы не купить лес у прелестной миссис Кеннеди, которая была с ними любезнее всех в городе? Да и «саквояжники» и подлипалы, строившие себе прекрасные дома, магазины и гостиницы на только что нажитые деньги, находили куда более приятным иметь дело с ней, чем с бывшими солдатами-конфедератами, которые были, правда, с ними любезны, но от этой любезности веяло такой официальностью и таким холодом, что она была хуже открытой ненависти.
Итак, благодаря красоте, обаянию и умению Скарлетт произвести впечатление беспомощной, всеми покинутой женщины, янки охотно становились постоянными ее клиентами и покупали все у нее на складе и в лавке Фрэнка, считая, что надо же помочь отважной маленькой дамочке, не имеющей иной опоры, кроме никчемного мужа. А Скарлетт, глядя на то, как ширится ее дело, понимала, что не только обеспечивает себе настоящее с помощью денег янки, но и будущее — с помощью друзей среди янки.
Поддерживать отношения с офицерами-янки в выгодном для нее смысле оказалось легче, чем она ожидала, ибо все они с почтением относились к дамам-южанкам, зато их жены, как вскоре обнаружила Скарлетт, стали для нее неожиданной проблемой. Она ведь вовсе не собиралась водить знакомство с женами янки. Она была бы рада вообще их не знать, но жены офицеров твердо решили знаться с нею. Ими владело неистребимое любопытство в отношении всего, что связано с Югом и южанками, и знакомство со Скарлетт давало возможность это любопытство удовлетворить. Другие обитательницы Атланты не желали иметь с ними ничего общего — даже не раскланивались в церкви, поэтому, когда дела привели Скарлетт к ним в дом, они встретили ее как посланницу свыше, явившуюся в ответ на их мольбу. Частенько, когда Скарлетт сидела в своей двуколке перед домом какого-нибудь янки и беседовала с хозяином о стояках и кровельной дранке, жена выходила из дома и присоединялась к разговору или настаивала на том, чтобы Скарлетт зашла к ним выпить чайку. Скарлетт редко отказывалась, как бы ей это ни претило, ибо всегда надеялась уловить минутку и тактично посоветовать делать покупки в лавке Фрэнка. Но много раз ей приходилось крепко брать себя в руки, ибо хозяева слишком уж бесцеремонно лезли в ее личные дела и к тому же с самодовольным высокомерием относились ко всему южному.
Считая «Хижину дяди Тома» столь же достоверной, как Библия, все женщины-янки спрашивали про овчарок, которых якобы держит каждый южанин, чтобы травить ими беглых рабов. И они ни за что не хотели поверить Скарлетт, утверждавшей, что за всю свою жизнь она видела всего одну овчарку, причем то была небольшая добрая собака, а вовсе не огромный злющий пес. Они расспрашивали Скарлетт про страшные приспособления, с помощью которых плантаторы клеймили лица рабов, и про девятихвостую плетку, которой забивали рабов до смерти, и премерзко — Скарлетт считала, что просто невоспитанно, — интересовались сожительством господ с рабами. Особенно возмущали ее эти расспросы теперь, когда в Атланте, после того как солдаты-янки обосновались в городе, появилось столько детей-мулатов.
Любая уроженка Атланты просто задохнулась бы от ярости, слушая все эти россказни, замешенные на невежестве и предубеждении, но Скарлетт умудрялась держать себя в руках. Помогало ей то, что эти женщины вызывали у нее скорее презрение, чем гнев. Ведь они были всего лишь янки, а разве от янки можно чего-то хорошего ждать. Поэтому оскорбления, которые они походя наносили ее штату, ее народу и его морали, скользили мимо нее, никогда глубоко ее не задевая, и вызывали в ее душе лишь тщательно скрытую усмешку, пока не произошел один случай, доведший ее до полного бешенства и доказавший — если ей еще требовались доказательства, — сколь широка была пропасть между Севером и Югом и как невозможно перекинуть через нее мост.
Однажды днем Скарлетт возвращалась домой с дядюшкой Питером и путь их пролегал мимо дома, где семьи трех офицеров жили друг у друга на голове, дожидаясь, пока им построят собственные дома из леса Скарлетт. Все три жены стояли на дорожке, когда она проезжала мимо, и, завидев ее, тотчас замахали ей, прося остановиться. Они подошли к двуколке и поздоровались, лишний раз заставив Скарлетт подумать, что янки можно многое простить, но только не их голоса.
— Вы-то как раз мне и нужны, миссис Кеннеди, — сказала высокая топкая женщина из штата Мэн. — Мне нужно кое-что узнать про этот паршивый городишко.
Скарлетт с должным презрением проглотила оскорбление, нанесенное Атланте, и постаралась изобразить на лице самую очаровательную улыбку.
— Что же вы хотели бы от меня услышать?
— Моя няня Бриджит вернулась к себе на Север. Она заявила, что и дня здесь больше не останется среди этих «найгеров», как она их называет. А дети просто с ума меня сводят! Скажите, как найти няню? Я просто не знаю, к кому обратиться.
— Ну, это не трудно, — сказала Скарлетт и рассмеялась. — Если вы сумеете найти чернокожую из деревни, которая еще не испорчена этим Бюро вольных людей, вы получите преотличную служанку. Постойте возле калитки, вот тут, и спрашивайте каждую чернокожую, которая будет проходить мимо, и я уверена…
Все три женщины возмущенно закудахтали.
— Да неужели вы думаете, я доверю моих детей черной няньке? — воскликнула женщина из Мэна. — Мне нужна хорошая ирландка.
— Боюсь, в Атланте вы не найдете ирландских слуг, — холодно возразила Скарлетт. — Я лично никогда еще не видела белой служанки и не хотела бы иметь белую служанку у себя в доме. К тому же, — она не сдержалась, и легкая ирония прозвучала в ее тоне, — уверяю вас, чернокожие — не людоеды и им вполне можно доверять.
— Ну, уж нет! В моем доме черных не будет. Надо же придумать такое!
— Да я им в жизни ничего не доверю — ведь стоит отвернуться… А уж чтобы они детей моих нянчили…
Скарлетт вспомнила добрые узловатые руки Мамушки, натруженные до мозолей в стремлении угодить и Эллин, и ей, и Уэйду. Да разве эти чужеземцы могут знать, какими ласковыми и заботливыми бывают черные руки, как они умеют погладить, обнять, успокоить?! У нее вырвался короткий смешок.
— Любопытно, что вы к ним так относитесь — ведь это вы же их освободили.
— О господи! Уж конечно, не я, душенька! — рассмеялась женщина из Мэна. — Да я в жизни не видела ни одного ниггера, пока в прошлом месяце не приехала сюда, на Юг, и нисколько не огорчусь, если никогда больше не увижу. У меня от них мурашки по коже бегут. В жизни ни одному из них не доверю…
Тем временем Скарлетт успела заметить, что дядюшка Питер как-то тяжело дышит и, сидя очень прямо, весь напрягшись, неотрывно глядит на уши лошади. А теперь ей волей-неволей пришлось повернуться к нему, ибо женщина из Мэна вдруг громко расхохоталась и указала на него своим приятельницам.
— Вы только посмотрите на этого старого ниггера — надулся, как жаба, — взвизгнула она. — Видно, ваш любимый старый пес, верно? Нет, вы, южане, не знаете, как обращаться с ниггерами. Вы их так балуете, просто ужас.
Питер глубоко втянул в себя воздух, морщины на его лбу обозначились резче, но он продолжал пристально смотреть вперед. За всю его жизнь ни один белый ни разу еще не обозвал его «ниггером». Другие негры — да, обзывали. Но белые — никогда. И чтобы про него сказали, будто он недостоин доверия, да еще обозвали «старым псом» — это его-то, Питера, который всю свою жизнь был достойной опорой дома Гамильтонов!
Скарлетт скорее почувствовала, чем увидела, как задрожал от оскорбленной гордости черный подбородок, и слепая ярость обуяла ее. Она с холодным презрением слушала, как эти женщины поносили армию конфедератов, ругали на чем свет стоит Джефа Дэвиса и обвиняли южан в том, что они убивают и мучают своих рабов. Если бы речь шла об ее честности и добродетели, она, блюдя свою выгоду, снесла бы оскорбления. Но от сознания, что эти идиотки оскорбили преданного старого негра, она вспыхнула, как порох от зажженной спички. На секунду взгляд ее остановился на большом пистолете, который торчал у Питера за поясом, и руки зачесались схватить его. Всех бы их перестрелять, этих наглых, невежественных хамов-завоевателей. Но она только крепко стиснула зубы, так что желваки заходили на скулах, твердя себе, что не пришло еще время сказать янки, что она о них думает. Когда-нибудь это время придет. Ей-богу, придет! Но не сейчас.
— Дядюшка Питер — член нашей семьи, — сказала она дрожащим голосом. — Всего хорошего. Поехали, Питер.
Питер так огрел лошадь хлыстом, что испуганное животное рванулось вперед и двуколка запрыгала по камням, а до Скарлетт донесся удивленный голос женщины из Мэна:
— Член ее семьи? Она что, хотела сказать — родственник? Но он же совсем черный.
«Черт бы их подрал! Да их надо уничтожить, смести с лица земли. Набрать бы мне только побольше денег — уж тогда я плюну им в лицо. Я…»
Она взглянула на Питера и увидела, что по носу его катится слеза. И такая нежность, такая горечь за его униженное достоинство охватила Скарлетт, что и у нее защипало глаза. Ей стало больно, точно при ней бессмысленно жестоко обидели ребенка. Эти женщины обидели дядюшку Питера — Питера, который прошел с полковником Гамильтоном Мексиканскую войну, Питера, который держал хозяина на руках в его смертный час, Питера, который вырастил Мелли и Чарлза, который заботился о непутевой, глупенькой Питтипэт, «потрухал» за ней, когда она бежала из города, после поражения «добыл» лошадь и привез ее из Мэйкона через разрушенную войной страну. И они еще говорят, что нельзя доверять неграм!
— Питер, — сказала она, и голос ее прервался; она положила руку на его тощее плечо. — Мне стыдно, что ты плачешь. Да разве можно обращать на них внимание! Ведь они всего лишь янки, проклятые янки!
