— Технология редактирования генов. Это был диагностический инструмент и итоговые показатели, который мы разработали для использования у детей. Назальная потенциальная разница.
Взгляд мужчины выдавал непонимание.
— Кистозный фиброз проявляется в человеческом организме по-разному. В девяностых годах было обнаружено, что он изменяет напряжение в клетках дыхательных путей.
— Как странно.
— Мы трижды использовали метод, который измеряет это напряжение не инвазивным способом и, следовательно, подходит для лечения детей. Используется электрод в носу, а затем на поверхности кожи, на запястье, чтобы создать круговое движение, из которого мы затем берем показания. Но проект по редактированию генов отличается. Мы очень надеемся, что однажды найдем лечение.
— Ты все еще работаешь с детьми?
— Да. Тестовая группа около пятидесяти человек. Самому маленькому пять лет.
Эд задумался.
— И у них у всех кистозный фибриоз?
Я кивнула.
— Хреново, правда? Но за последние десять лет многое изменилось. Ожидаемая продолжительность жизни человека с кистозным фиброзом увеличилась до сорока лет, почти на целое десятилетие. То, что делает наука — великое достижение.
— Ты действительно любишь свою работу?
— Абсолютно. Я работаю, чтобы подарить людям надежду. И проблема, которую мы сейчас изучаем… Если мы найдем решение, у нас появится столько возможностей, Эд.
Он не отводил глаз от меня. Странное ощущение проскользнуло во мне от его мягкого взгляда, неподвижности тела. Как будто некая энергия в атмосфере разогрела пространство между нами.
— Давай, допивай и пойдем прогуляемся, — произнес он.
— Куда?
— Следуй за мной.
Эд встал и протянул руку. Я неуверенно посмотрела на него, затем, осушив бокал, подала ему руку.
Мы пошли по мощеной дорожке, темно-синий оттенок неба виднелся только в просветах между кронами деревьев. За пределами отеля открывался словно другой мир: парки, лабиринты из древних колонн, таинственные каменные постройки, украшенные дикими розами и буйными кустами лантаны, неожиданные бухты со скамейками для влюбленных, выходящие на набережную.
Часть территории отеля мягко освещалась, но другая погружена в такую темноту, что ступеньки не были видны. Эд включил фонарик на телефоне, но даже при ограниченном освещении мы так часто спотыкались на каменной тропинке, что не переставали смеяться, прокладывая себе дорогу. Наконец, добрались до границы парка, обозначенной обрывистым рядом кустарников на краю скалы, где лунный свет разливался над озером.
— Можно я здесь останусь навсегда? — вздохнула я.
Развернувшись, я неожиданно подвернула ногу на неровной дороге и упала на лодыжку.
— Ты в порядке?
Эд опустился на колени рядом со мной. Я вздрогнула.
— Ненавижу проявлять слабость, но… нет. Очень больно.
Он осветил фонариком телефона мою ногу и аккуратно провел рукой по лодыжке.
— У тебя есть туристическая страховка?
— Думаешь, перелом?
— Пока не знаю. Но она не распухла, что хорошо. Можешь пошевелить ногой или дотронуться до нее?
Я подняла ногу и подвигала ею.
— Ой! Больно, когда я так делаю.
Эд положил телефон в задний карман.
— Перелома нет.
— Но ведь больно! — запищала я.
— Я верю тебе. Но ты бы не смогла поднять ногу при переломе.
Я ругнулась. Эд помог мне встать на ноги, и пока прихрамывая ковыляла к скамейке с видом на озеро, поддерживал меня за локоть. Присев, я потерла лодыжку и проворчала:
— В следующий раз пойду в другое место за сочувствием.
Мой взгляд остановился на его шее, на короткой щетине на подбородке, на его раскрытых губах, на его глазах, в которых отражался серебристый свет луны. Под бешеный стук сердца, я увидела его губы, приближающиеся ко мне, не понимая наяву ли это.
— Все в порядке?
Подняв голову, увидела консьержа, всматривающегося в темноте. Я выпрямилась. Эд встал, чтобы поговорить с ним.
