Эдди попытался вытереть плевок здоровой рукой, но даже самое незначительное движение вызывало невыносимую боль.
Когда ты вышел из аптеки, тебе и в голову не могло прийти, что в результате ты окажешься на тротуаре Костелло-авеню со сломанной рукой, и по твоему лицу будут стекать сопли Хокстеттера! Ты так и не попробовал пепси. Жизнь полна неожиданностей, не правда ли?
Невероятно, но он опять засмеялся. Смех был слабым, и рука снова стала болеть, но смеяться было здорово. И еще чего-то не хватало его астмы Эдди дышал совершенно свободно, по крайней мере, сейчас. Это тоже было здорово. Никогда больше он не станет пользоваться ингалятором. Ни за что на свете.
Завывания сирены доносились откуда-то совсем рядом. Эдди закрыл глаза, и мир стал красным, но изменил свой цвет на черный, когда на лицо мальчика упала тень. Это был малыш на трехколесном велосипеде.
– Ты в порядке?
– А что, похоже?
– Нет, не похоже, – сказал малыш и покатил по тротуару, распевая «Фермера в лощине».
Эдди опять начал смеяться. А вот и полицейская машина, слышен визг ее тормозов. Он обратил внимание на то, что ему хочется, чтобы в ней оказался мистер Нелл, хотя ему было прекрасно известно, что мистер Нелл – обычный патрульный и не ездит на машине.
Черт возьми, чего ты смеешься?
Он не понимал, почему испытывает такое сильное облегчение, несмотря на боль. Может быть, потому, что ему удалось остаться в живых, отделавшись одним переломом, и ему открылись некоторые очень важные вещи? Какие именно, еще предстояло поразмыслить, этим он и занялся много лет спустя, поставив перед собой на столе в библиотеке Дерри бокал с джином и сливовым соком, держа под рукой ингалятор, когда сказал остальным, что еще тогда, в детстве, почувствовал, что это происшествие имеет очень большое значение – для этого он был уже достаточно взрослым, но не для того, чтобы точно понять, какое именно.
Наверное, тогда я впервые почувствовал сильную боль, -скажет он потом друзьям. – Я и не подозревал, что это окажет на меня такое воздействие. Я не был раздавлен. Наоборот.., у меня появилась возможность для сравнения, я понял, что можно жить, испытывая боль, несмотря на боль.
Эдди с трудом повернул голову направо и увидел огромные черные файрстойуновские шины, ослепительно блестящие хромированные крылья полицейского автомобиля и мигание голубых сигнальных огней. Потом Эдди услышал хриплый ирландский голос мистера Нелла, больше похожий на голос Ирландского Полицейского в исполнении Ричи, чем на голос самого мистера Нелла... Но, может быть, дело тут было в расстоянии?
– Господи Боже, да это малыш Каспбрак! Тут Эдди потерял сознание
4
и не приходил в него довольно долго, исключая один момент. На несколько минут сознание вернулось к Эдди во время поездки на полицейской машине. Он увидел, что мистер Нелл сидит рядом с ним, потягивая что-то из своей коричневой бутылочки и уткнув нос в книжку в мягкой обложке под названием «Я – судья». На обложке была изображена девушка. Эдди никогда не видел такой большой груди, как у нее. Мальчик перевел взгляд на водителя, сидевшего впереди. Тот обернулся и бросил на Эдди злобный взгляд. Его лицо было сероватым от грима и талька, глаза блестели, как монеты по двадцать пять центов. Это был не кто иной, как Пеннивайз.
– Мистер Нелл, – сипло позвал Эдди.
– Как себя чувствуешь, малыш? – полицейский посмотрел на мальчика и улыбнулся.
– Водитель.., водитель...
– А, мы доедем в момент, – мистер Нелл протянул ему свою коричневую бутылочку. – Глотни-ка чуток отсюда. Сразу полегчает.
Содержимое бутылочки напоминало жидкое пламя. Эдди закашлялся, что не замедлило сказаться на его руке. Он снова поднял голову и взглянул на водителя. Просто какой-то парень со стрижкой «ежиком». Никакой не клоун.
Эдди снова отключился.
Он очнулся уже в операционной, услышал, как в приемном покое трубит в трубы и бьет в литавры его мама, и хотел попросить, чтобы медсестра не пускала ее сюда, но слова застревали у него в горле, как он ни пытался заставить себя говорить.
– ..если он умирает, я хочу знать правду! – вопила его мама. – Вы слышите? Знать это – мое право, и видеть его – это мое право! Я могу привлечь вас к ответственности! У меня много знакомых юристов! Целое морс! Некоторые юристы – мои лучшие друзья!
– Не пытайся говорить, – сказала Эдди сестра. Это была молодая девушка, и он чувствовал прикосновение ее грудей к своей руке. На мгновение он представил на ее месте Беверли Марш, но тут же снова потерял сознание.
Когда сознание вернулось к Эдди, он увидел, что его мама уже внутри и с огромной скоростью тараторит что-то доктору Хэндору. Его мама, Соня Каспбрак, была женщиной необъятных размеров. Ее слоновьи ноги, обтянутые специальными медицинскими чулками, странным образом были ровными. На лице миссис Каспбрак разлилась неестественная бледность, которую нарушали только отдельные пятна нервного румянца.
– Ма... – выговорил Эдди. – ..все хорошо.., со мной все хорошо...
– Да нет же, нет, – простонала миссис Каспбрак, заламывая руки. Эдди услышал, как скрипят их суставы. Видя отчаяние своей матери, вызванное его последним приключением, мальчик начал учащенно дышать. Он хотел сказать ей, чтобы она так не волновалась, а то не выдержит сердце, но не смог – сухость во рту была слишком сильной.
– Нет, Эдди, нет, не все хорошо, ты в очень плохом состоянии, но все будет хорошо, пусть для этого понадобится задействовать всех специалистов, какие только бывают. О Эдди... Эдди.., бедная твоя ручка...
Она разразилась рыданиями. Сестра смотрела на нее без особой симпатии.
На протяжении всей этой арии доктор Хэндор продолжал мямлить:
– Соня.., пожалуйста, Соня... Соня... – Это был худой, безвольный человек с маленькими неровно подстриженными усиками, взволнованный происходящим. Эдди вспомнил слова мистера Кина, и ему стало жалко доктора.
Наконец Расе Хэндор взял себя в руки и отважился сказать:
– Соня, если вы так расстроены, вам лучше выйти. Она обернулась, и доктор сник.
– И не думайте об этом! Никогда! Мой сын на смертном одре! Мой сын на смертном одре!
Эдди поразил всех, заговорив.
– Я хочу, чтобы ты вышла, ма. Если я буду кричать, а, наверное, я буду, тебе будет лучше побыть снаружи.
Она повернулась к сыну в изумлении.., и в обиде. При виде ее обиженного лица тиски снова сжали его грудь.
– Конечно же, не будет! – воскликнула миссис Каспбрак. – Что за ужасные вещи ты говоришь? Ты бредишь, не нахожу другого объяснения!
– Не знаю, чем это объяснить, и не мое это дело, – сказала сестра. – Все, что я знаю, это то, что мы стоим здесь сложа руки и ничего не делаем для мальчика.
– Что вы имеете в виду? – голос Сони приобрел трубную окраску, как всегда бывало в минуты наибольшего возмущения.
