– Прошу вас, Соня. Не будем спорить. Нужно помочь мальчику, – прошептал Хэндор.
Соня отшатнулась, ее глаза блестели, как у медведицы, защищающей своего детеныша. Он угрожал отмщением, возможно, даже судебным иском. Потом ее глаза затуманились, и блеск потух.
– Сейчас тебе плохо, но скоро все будет хорошо. Очень скоро, это я тебе обещаю.
– Конечно, ма, – выдавил Эдди. – Можно мне ингалятор?
– Почему нет? – Соня Каспбрак с ликованием взглянула на медсестру, как будто с нее только что сняли нелепое обвинение. – У моего сына астма. Это серьезная болезнь, но он прекрасно держится.
– Прекрасно, – ровным голосом ответила сестра. Мать Эдди дала ему ингалятор. Мгновением позже доктор Хэндор начал ощупывать его руку. Он делал это очень аккуратно, но боль все еще была очень сильной. Эдди почувствовал, что вот-вот вскрикнет, и заскрипел зубами, боясь, что его мать тоже начнет кричать. На его лбу выступили крупные капли пота.
– Вы делаете ему больно! Я знаю это! Но в этом нет никакой необходимости! Прекратите! Не нужно делать ему больно! Он такой нежный, он не вынесет этого!
Эдди увидел, как возмущенные глаза медсестры встретились с усталыми безвольными глазами доктора. Ее глаза говорили: «Уберите отсюда эту женщину!» Хэндор потупился: «Я не могу. Я боюсь ее».
Боль дала Эдди удивительную ясность ощущения, хотя ему пришлось заплатить за нее слишком дорогой ценой. После этого бессловесного диалога, не оставалось никаких сомнений: мистер Кин не солгал. В ингаляторе просто вода с камфарным привкусом, астма не в горле и не в легких, а в его сознании. Так или иначе, с этим придется считаться.
Боль позволила Эдди беспристрастно взглянуть на свою мать: цветочки на ее платье от Лэйн Брайант, пятна пота чуть ниже подмышек – прокладки уже не могли его впитывать, потертые туфли. Он увидел ее маленькие глаза, глубоко спрятавшиеся в складках кожи, и в голову ему пришла страшная мысль: это были почти такие же глаза хищника, как глаза того прокаженного, выползшего из подвала дома № 29 на Нейболт-стрит. «Вот он я, все хорошо.., не стоит убегать, Эдди...»
Доктор Хэндор осторожно обхватил сломанную руку мальчика и сдавил ее. Последовала вспышка боли, и Эдди отключился.
5
Ему дали что-то выпить, и доктор вправил перелом. Эдди слышал, как он говорит его маме, что это очень легкий перелом, обычный детский перелом, как если бы он упал с дерева. Мама гневно возопила:
– Эдди не лазает по деревьям! Теперь скажите мне правду! Насколько это опасно?
Потом сестра дала ему таблетку. Он снова почувствовал прикосновение ее грудей к своему плечу и был благодарен ей за это успокаивающее прикосновение. Хотя в глазах у него стоял туман, он понял, что медсестра сердится на его мать. Ему показалось, что он говорит: «Она не как тот прокаженный, она пожирает меня только потому, что любит», – но, видимо, он сказал это не вслух, потому что лицо медсестры оставалось все таким же суровым.
У Эдди сохранились смутные воспоминания о том, как его везли по коридору, а сзади раздавался голос миссис Каспбрак:
– Что вы имеете в виду под часами для посещения? Не говорите мне о часах для посещения, он мой сын!
Эта ночь принесла с собой боль, много боли. Он лежал с открытыми глазами, глядя, как за окном бушует гроза. Когда в черном небе блеснула ослепительная молния, Эдди быстро засунул голову под одеяло, боясь увидеть на нем ухмыляющееся лицо какого-нибудь монстра.
Наконец он снова уснул и увидел сон, как будто его друзья – Билл, Бен, Ричи, Стэн, Майк и Бев – приехали в больницу на велосипедах. К своему удивлению, он увидел, что Бев одета в платье красивого зеленого цвета – цвета Карибского моря на иллюстрациях в журнале «Нэшнл Джиогрэфик». До этого он никогда не видел ее в платье, он помнил на ней только джинсы, гетры и то, что девочки называют «школьным костюмом» – юбки и блузки; блузки, как правило, белые, с круглым воротом, а юбки коричневые, плиссированные и подрубленные на середине голени, так, чтобы не были видны колени.
Ему снилось, что они приехали ко времени для посещения, которое начиналось в 14.00, и его мама, которая прилежно ждала с одиннадцати, с криками напустилась на них.
«Если вы думаете, что зайдете туда, то не тут-то было!» – закричала она, и клоун, который все время сидел в приемной с номером журнала «Лук» в руках, вскочил и начал аплодировать ей, быстро похлопывая руками в белых перчатках... Он выделывал антраша, пританцовывал, толкал перед собой тележку, выполнял прыжок через спину, а миссис Каспбрак, захлебываясь, кричала на друзей Эдди, и они, сжавшись, отступали за спину Билла, который единственный стоял выпрямившись, бледный, но внешне невозмутимый, глубоко засунув руки в карманы (может быть, для того, чтобы никто, включая и самого Билла, не видел, дрожат у него руки или нет). Никто, кроме Эдди, клоуна не видел.., хотя младенец, безмятежно посапывавший на руках у матери, вдруг проснулся и начал громко кричать.
«От вас и так много было вреда! – вопила миссис Каспбрак. – Я знаю, что это за мальчики! У них неприятности в школе и в полиции! И то, что у них счеты с вами, еще не значит, что у них должны быть счеты с ним! Так я ему и сказала, и он согласился со мной. Он хотел, чтобы я прогнала вас, он больше не хочет вас видеть! Никого из вас! Я знала, что все это до добра не доведет, и вот – пожалуйста! Мой Эдди в больнице! Такой нежный мальчик, как он...»
Клоун прыгал, танцевал, садился на шпагат и стоял на одной руке. Теперь его улыбка казалась совершенно реальной, и Эдди во сне понял, что клоуну только этого и было нужно – чтобы в их отношениях появился разлад и смятение, чтобы все пошло не так, как хотелось им. В каком-то порочном экстазе клоун сделал двойной кувырок и чмокнул миссис Каспбрак в щеку.
«Мммальчики, кккоторые ссделали ээто...» – начал Билл.
«Молчать! – завопила миссис Каспбрак. – Ты еще осмеливаешься что-то говорить? Между ним и вами все кончено! Кончено!»
В комнату вбежал студент-практикант и заявил маме Эдди, что ей придется или взять себя в руки, или покинуть больницу. Клоун начал гаснуть и растворился в воздухе. Перед глазами у Эдди пронеслись прокаженный, его мать, птица, потом волк-оборотень и вампир с косыми глазами, похожими на лезвия бритв «Жиллетт», и блестящими, как кривые зеркала в карнавальном павильоне. Он увидел Франкенштейна и его творение, нечто мясистое и яйцеобразное, которое открывало и закрывало свои скорлупки, как рот. Ему предстал целый сонм ужасных уродливых тварей. Но еще до того, как клоун окончательно пропал, Эдди увидел то, что было ужаснее всего, – лицо своей матери.
«Нет! – попробовал закричать он. – Нет! Нет! Только не она! Только не мама!»
Но никто не повернулся к нему, никто не услышал его. И, погружаясь в глубокий сон, Эдди испытал гадкое парализующее ощущение: никто не слышит его слов, потому что он мертв. Оно убило его, и он был мертв, превратился в призрак.
6
Триумф, который испытывала Соня Каспбрак после того, как заставила убраться этих так называемых друзей Эдди, быстро улетучился после того, как она на следующий день, 21 июля, вошла в его палату. Она не могла понять, почему ее триумф вдруг сменился непонятным страхом: что-то новое было в лице ее сына, что-то, чего ей никогда не приходилось видеть там раньше, – твердость. Да, твердость и решительность.
Столкновение с друзьями Эдди произошло не в комнате для посетителей, как приснилось Эдди. Она знала, что они придут, и ждала их, друзей Эдди, – «друзей», которые наверняка учат его курить (им-то нет дела до его астмы), которые оказывают на него дурное влияние, о которых он только и говорит, приходя вечером домой. «Друзья», из-за которых ему сломали руку! Поэтому миссис Каспбрак и задержалась у больницы, чтобы велеть им раз и навсегда убираться со своей «дружбой», которая заканчивается переломами и докторами.
Наконец они появились. К ужасу своему миссис Каспбрак увидела среди них одного черномазого. Нет-нет, она ничего не имеет против того, чтобы негры ездили в автобусах и ходили в кинотеатры вместе с белыми. Естественно, если они не начинают надоедать белым (женщинам) людям. Разумеется, они тоже люди. Но миссис Каспбрак твердо верила в так называемый птичий закон: дрозды не летают вместе с малиновками и ворон соловью не пара. Ее девизом было – «каждому свое». Она чуть не взорвалась от возмущения, увидев, что Майк Хэнлон, как ни в чем не бывало, едет на велосипеде вместе со всеми остальными. «А я и не знала, что ты дружишь с черномазыми», – мысленно упрекнула она Эдди.
«Да, – думала она двадцать минут спустя, входя в больничную палату, где лежал ее сын, – она заставила их убраться, сказала пару ласковых. Они проглотили все молча, ни у кого, кроме этого заики Денбро, не хватило духу возразить. А эта девчонка с бесстыжими глазищами – вот шлюха! Небось, с нижнего конца Мейн-стрит, а то и еще похуже. Хорошо еще у нее не хватило наглости открывать рот, а то бы она, Соня, сразу вправила ей мозги – уж она-то знает, как называются девочки, которые рано начинают бегать за мальчиками. Да-да, и ни сейчас, ни в будущем она не желает видеть Эдди среди них».
Все остальные стояли потупившись и только переминались с ноги на ногу. Так и должно быть, по ее мнению. Когда она сказала им все, что о них думает, они вскочили на велосипеды и уехали (Тозиер на багажнике у Денбро). Внутренне содрогаясь, миссис Каспбрак подумала, сколько же раз ее Эдди ездил на таком же огромном, подозрительном велосипеде, рискуя сломать себе шею.
Я сделала это ради тебя, Эдди, – думала она, заходя в палату. – Я знаю, ты, должно быть, сперва расстроишься, и это так естественно. Но родители всегда знают, что лучше. Для этого Бог и создал родителей – чтобы они руководили, воспитывали.., и оберегали. Потом он поймет. Если она и чувствовала облегчение, то только потому, что сделала это ради сына. Всегда испытываешь облегчение, вытаскивая ребенка из дурной компании.
Но сейчас, глядя Эдди в лицо, она чувствовала себя неуютно. Он не спал, и это было уже удивительно. Обычно после лекарства Эдди выглядел вялым и заторможенным, но сейчас выражение его глаз стало не мягким и робким, как обычно, а внимательным и резким. Обычно Эдди, как и Бен Хэнском (хотя этого Соня не могла знать), сначала бросал на своего собеседника быстрый пытливый взгляд, чтобы определить его настроение, а потом сразу же отводил глаза. Но сейчас Эдди смотрел на нее в упор, и отводить глаза пришлось ей. «Наверное, это побочное действие лекарств, нужно посоветоваться с Хэндором, – подумала она. – Он словно ждал меня». Эта мысль испугала ее, хотя на самом деле должна была бы наполнить радостью – что может быть лучше ребенка, ждущего свою мать?
– Ты прогнала моих друзей, – резко сказал он. Ни тени сомнения или вопроса.
Она вздрогнула почти виновато, первой ее мыслью было: «Откуда он знает? Он не может этого знать!» – И чувство вины перед сыном тут же сменилось злостью на себя и на него. Миссис Каспбрак улыбнулась.
– Ну, Эдди, как мы себя сегодня чувствуем?
Какой-то молокосос-студент или эта вчерашняя медсестра-неумеха, сующая нос не в свое дело, – кто-то рассказал ему. Ну в этом она еще разберется.
