По воскресеньям, когда Эдди не с кем было играть, он часто ходил на сортировочную станцию. Без всякой причины; просто любил туда ходить.
Он обычно ехал на своем велосипеде по Витчем-стрит, а затем, срезая путь, сворачивал на северо-запад по дороге №2, пересекавшей Витчем. Церковная школа стояла на углу дороги №2 и Нейболт-стрит – примерно в миле или несколько дальше. Это было ветхое, но аккуратное деревянное здание с большим крестом наверху и словами «ПОЗВОЛЯЮ МАЛЕНЬКИМ ДЕТЯМ ПРИХОДИТЬ КО МНЕ», написанными над парадной дверью позолоченными буквами высотой два фута. Иногда по воскресеньям Эдди слышал изнутри музыку и пение. Это была евангелистская музыка, но казалось, там играет Джерри Ли Льюис, а вовсе не постоянный церковный пианист. Музыка звучала не очень религиозно, хотя в ней было что-то вроде: «прекрасного Сиона» и «окропления кровью агнца» и «какого друга мы имеем в Иисусе». Чтобы так божественно петь, думал Эдди, у людей должно быть слишком много времени. Но все равно ему нравилась эта музыка, впрочем он любил слушать и Джерри Ли, который пел, подвывая, «Тряска Лотты продолжается». Иногда он останавливался, прислонял свой велосипед к дереву и, притворяясь будто читает на траве, сопереживал музыку.
В иные субботы церковная школа была закрыта и безмолвна, и он, не останавливаясь, проезжал сортировочную станцию туда, где Нейболт-стрит закачивалась депо. Там он прислонял свой велосипед к деревянной ограде и смотрел на проходящие миме поезда. По субботам их было полно. Его мать говорила, что в былые времена на станции Нейболт-стрит, можно было сесть на пассажирский поезд; пассажирские поезда прекратили ходить, когда началась корейская война. «Если бы ты сел в поезд, направляющийся на север, ты бы приехал на Браунсвил-стейшн, – сказала она, – а там мог бы пересесть на поезд, идущий через Канаду к Тихому океану. Поезд южного направления привез бы тебя в Портленд, а затем в Бостон. Теперь пассажирские поезда уступили здесь дорогу трамваям. Никто не хочет ездить поездом. Зачем? Когда есть „Форд“. Ты может быть никогда и не поедешь в поезде».
Но длинные товарные составы все еще шли через Дерри. Они направлялись на юг, нагруженные древесиной, бумагой, картофелем, на север – промышленными товарами для тех городов, которые население штата Мэн иногда называло Большим Севером – Бангор, Миллинокет, Макиас, Преск Айл, Хаултон. Эдди особенно любил смотреть поезда северного направления с их продукцией – сверкающими «Фордами» и «Шевиотами». "У меня будет когда-нибудь такая машина, – пообещал он себе. – А может, даже лучше. Может быть, даже «Кадиллак». На станции сходилось шесть путей – так нити паутины сходятся в центре: Бангор и Большой Северный путь с севера, Большой Южный и Западный Мэн с запада, Бостон и Мэн с юга и Южный морской с востока.
Однажды, за два года до этого, когда Эдди стоял около последней колеи и смотрел, как проходит товарняк, пьяный проводник бросил на него ящик из медленно движущегося вагона. Эдди наклонился и отпрянул, хотя ящик упал на угольный шлак в десяти футах от него. Внутри ящика были живые существа, они щелкали и двигались. «Возьми же наконец, парень!» – закричал пьяный кондуктор. Он вытащил плоскую коричневую бутылочку из кармана своей бумажной куртки, открыл ее, выпил, затем бросил на угольный шлак, где она разбилась вдребезги. Проводник указал на ящик: «Отнеси его домой, маме! Привет от Южной-Хреновой-морской-Дороги!» Он подался вперед, чтобы прокричать эти последние слова, так как поезд стал набирать скорость, и на какой-то момент Эдди тревожно подумал, что он сейчас выпадет.
Когда поезд ушел, Эдди приблизился к ящику и осторожно наклонился над ним. Он боялся подходить слишком близкой Существа внутри были скользкие и ползучие. Если бы проводник крикнул, что они предназначены ему, Эдди оставил бы ящик лежать. Но он сказал взять их домой, маме, и, как Бен, при упоминании о маме, Эдди подпрыгнул.
Он стибрил моток веревки из пустующего складского помещения, покрытого гофрированным железом, и привязал ящик к багажнику велосипеда. Его мать заглянула внутрь ящика еще более осторожно, чем он сам, и затем закричала – от радости, а от ужаса. В ящике было четыре омара, большие, на два фунта, с шевелящимися клешнями. Она приготовила их на ужин и ужасно рассердилась на Эдди, что он мало съел.
– Что ты думаешь едят Рокфеллеры сегодня вечером у себя дома в Бар Харборе? – негодующе спросила она. – Что, как ты думаешь, едят светские люди на Двадцать первой улице и на Сарди в Нью-Йорке. Арахисовое масло или сэндвичи с вареньем? Они едят омаров, Эдди, таких же, каких едим мы! Давай – попробуй еще!
Но Эдди не хотел, даже не то чтобы не хотел, а не мог. Он помнил какие они были склизкие там в ящике, какие щелкающие звуки они издавали. Мама продолжала убеждать его, что это деликатес, что от такого угощения нельзя отказываться, до тех пор, пока он не начал задыхаться и не вынужден был прибегнуть к своему аспиратору. Тогда она оставила его в покое.
Эдди ушел в свою спальню и стал читать. А мать позвонила своей подруге Элеоноре Дантон. Элеонора пришла, они принялись листать старые экземпляры «Фотоигры» и «Секретов экрана» и, хихикая над колонками сплетен, пожирали холодный салат из омаров. Когда Эдди на следующее утро встал в школу, мать все еще была в постели, она тяжело храпела, издавая длинные рулады пердежа, которые звучали, как веселая игра на корнете (она выдавала Чушь, сказал бы Ричи). В миске, где бал салат из омаров, не осталось ничего, кроме нескольких пятнышек майонеза.
Это был последний поезд с Южного побережья, который видел Эдди. Потом, увидев мистера Брэддока, начальника станции Дерри, он спросил его, колеблясь, что случилось. Мистер Брэддок ответил:
– Компания разорилась. Все к этому шло. Ты не читаешь газет? Такое происходит повсеместно в этой чертовой стране. А теперь уходи отсюда. Здесь не место детям.
После этого Эдди иногда гулял вдоль пути 4, – колеи южного направления, и словно бы слышал, как кондуктор монотонно произносит названия, магические названия: Кэмден, Роклэнд, Бар Харбор, Вискассет, Ват, Портленд, Оганквит, Бервикс; он шел обычно по пути 4 на восток, пока не уставал; заросшие сорняками шпалы вызывали грусть. Однажды он посмотрел вверх и увидел чаек (возможно, просто старых жирных чаек с помойки, которые никогда не видели моря, но тогда это не пришло ему в голову), кружащих и кричащих наверху, и звук их голосов заставил его тоже вскрикнуть.
Когда-то на сортировочную станцию вела калитка, но ее снесло ураганом, и никого это не заботило. Эдди приходил сюда и уходил, когда ему вздумается, хотя мистер Брэддок, обычно вышвыривал его, когда замечал (не только его, а любого ребенка). Иные водители грузовиков ловили болтающихся там ребят – ведь того и гляди стибрят чего-нибудь, впрочем, иногда дети и в самом деле подворовывали.
Хотя вообще-то место было спокойное. Была здесь сторожевая будка с разбитыми камнями окнами, но она пустовала. Примерно с 1950 годов здесь не было постоянной службы безопасности. Мистер Брэддок шугал детей днем, да ночной сторож приезжал четыре-пять раз за ночь в старом «Студебекере» с прожектором, установленным за вентиляционным окошком, – вот и все.
Впрочем и тогда бывали бродяги и бездомные. Если что-нибудь на станции и пугало Эдди, так это они – небритые мужчины с потрескавшейся кожей, волдырями на руках и лихорадкой на губах.
Они приезжали по железной дороге на какое-то время, затем выползали на какое-то время, проводили некоторое время в Дерри, и затем садились на другой поезд и ехали куда-то еще. Иногда у них не хватало пальцев на руках. Обычно они были пьяные и интересовались, нет ли у тебя сигареты.
Один из этих мужиков выполз однажды из-под крыльца дома номер 29 по Нейболт-стрит и предложил Эдди половой акт за четверть доллара. Эдди отпрянул, кожа у него заледенела, во рту пересохло. Одна ноздря бродяги была разъедена. Виден был красный покрытый струпьями канал.
– У меня нет четверти доллара, – сказал Эдди, пятясь к велосипеду.
– Я сделаю его за десятицентовик, – крякнул бродяга, подходя к нему.
На нем были зеленые фланелевые штаны. Желтая блевотина затвердела у лона. Он расстегнул ширинку и полез внутрь. Он пытался широко улыбнуться. У него был ужасный красный нос.
– Я... У меня нет и десятицентовика, – сказал Эдди и внезапно подумал: «О, мой Бог, у него лепра! Если он дотронется до меня, я тоже заражусь!» Его управление сработало, и он побежал. Он услышал, как бродяга бежит за ним, волоча ноги, его завязанные веревками ботинки шаркают и хлябают по пышной лужайке у заброшенного соляного склада.
– Возвращайся сюда, парень! Я трахну тебя бесплатно. Вернись!
Эдди склонился над велосипедом, дыша с присвистом, чувствуя, как горло сжимается до булавочного ушка. Он пригнулся еще ниже, накручивая педали, и как раз набирал скорость, когда рука бродяги ударила по багажнику. Велосипед забуксовал. Эдди посмотрел через плечо и увидел, что бродяга ДОБИРАЕТСЯ до заднего колеса, его губы оттянуты от черных остатков зубов с выражением, которое могло быть либо отчаянием, либо бешенством.
Невзирая на камни, давящие грудь, Эдди энергичнее нажимал на педали, ожидая, что в любой момент одна из покрытых струпьями рук бродяги приблизится к его руке, бродяга оттолкнет его от его «Ралея» и свалит в канаву, где Бог знает, что случится с ним. Он не осмеливался оглянуться назад до тех пор, пока не миновал церковную школу и перекресток дороги №2. Бродяги не было.
Эдди держал в себе эту страшную историю почти неделю и затем поверил ее Ричи Тозиеру и Биллу Денбро, когда они читали вместе комиксы над гаражом.
– У него не было лепры, дуралей, – сказал Ричи. – У него был сифилис.
Эдди посмотрел на Ричи, – не разыгрывает ли он его – никогда раньше он не слышал о болезни, которую называют сифилис. Она звучала так, будто Ричи сам ее придумал.
– Разве есть такая штука, Билл?
Билл серьезно кивнул.
– А что это?
– Это болезнь, которую получают от ебли, – сказал Ричи. – Ты ведь знаешь о ебле, не так ли, Эдд?
– Конечно, – сказал Эдди. Он надеялся, что не краснеет. Он знал, что когда вы взрослеете, из вашего пениса что-то выходит, когда он твердый. Винсент Бугерс Талиендо напичкал его однажды в школе информацией. По Бугерсу, когда вы занимаетесь еблей, вы третесь своим членом о живот девочки, пока он не затвердеет (ваш член, а не живот девочки). Затем вы третесь еще, пока не начнете «получать ощущение». Когда Эдди спросил, что это значит, Бугерс только таинственным образом покачал головой. Бугерс сказал, что описать это невозможно, понять можно только самому ощутив. Он сказал, что можно попрактиковаться, лежа в ванной и натирая свой член мылом «Айвори» (Эдди попробовал, но единственным ощущением, которое он вскоре получил, была необходимость помочиться). Так или иначе, продолжал Бугерс, после того как вы «получили ощущение», эта штука выходит из вашего пениса. Многие парни называют это «кончить», сказал Бугерс, но его старший брат сказал ему, что по-настоящему научное слово для этого эякуляция. И когда вы «получаете ощущение», вы должны схватить свой член и как можно скорее, как только эякуляция наступает, выстрелить жидкостью в дырочку в животе. Она попадет в ее живот и сделает ей там ребенка.
– Девочкам это нравится? – спросил Эдди Бугерса Талиендо.
Он был в ужасе.
– Думаю, должно нравиться, – ответил Бугерс, сам выглядя загадочным.
– Теперь слушай, Эдд, – сказал Ричи, – потому что потом могут быть вопросы. У некоторых женщин есть эта болезнь. У некоторых мужчин тоже, но обычно у женщин.
Парень может схватить ее от женщины...
– Или другого ппарня, если они гголубые, – добавил Билл.
– Верно. Важно то, что ты получаешь сифилис, трахая кого-нибудь, у кого он уже есть.
