Я ухмыляюсь. — Если автопилот будет совершенствоваться, возможно, мне никогда не придется учиться.
Хотя он едва касается руля указательным пальцем, Коул не отрывает глаз от дороги. Он лишь на мгновение отводит взгляд, чтобы провести темными глазами по моему телу и прошептать, — Ты сногсшибательна.
Я рада, что зеленый макияж скрывает мой румянец.
— Эрин сказала, что это слишком.
— Эрин - это условность, — фыркнул Коул. — Сочетание гротеска и чувственности манит.
— Ну... спасибо, — говорю я.
Никогда не думала, что мне польстит, если меня назовут «гротескной», но вот мы здесь.
Мы останавливаемся перед высоким кирпичным зданием на Русском холме, где вечеринка уже в полном разгаре. Газон вибрирует от ударов басов, а из окон льется жуткий фиолетовый свет. Войдя через парадные двери, мы попадаем в миазмы густого тумана и свисающих листов искусственной паутины.
Devil's Worst Nightmare - FJØRA
Соня хватается за мое плечо, она уже на пути к пьянству. Я не сразу узнаю ее, потому что она одета как Битлджус, в черно-белом костюме в полоску, с макияжем трупа, а ее седой боб выкрашен в зеленый цвет.
— Поздравляю с продажей вашей картины! — кричит она, стараясь не коверкать слова в присутствии своего босса. — Я не была удивлена, но чертовски рада за вас.
— Я знаю, что ты счастлива, — говорю я, сжимая ее плечо в ответ. — Ты же моя крестная фея, в конце концов.
— Правда? — требует Коул. — Тогда кто же я?
— Я не знаю, — говорю я, оглядывая его с ног до головы. — Ты больше похож на... короля гоблинов в центре лабиринта.
— Что это значит? — хмурится он.
— Разве ты не видел Лабиринт?
По его хмурому лицу я понимаю, что нет.
— Ты все пропустил! — плачет Соня. — Дэвид Боуи в этих обтягивающих штанах... это классика.
Коул пренебрежительно пожимает плечами, но я вижу, что он раздражен. Он терпеть не может ничего не знать.
— Хочешь выпить? — спрашивает он меня.
— Конечно, все, что у них есть. Я не привередлива.
Он исчезает в толпе, ища бар.
Соня качает головой в сторону, глядя на меня с любопытством, которое пробивается сквозь ее опьянение.
— Ты знаешь, почему Коул разбил свою солнечную модель? — спрашивает она меня.
Я пристально смотрю на нее. — Ты говоришь об Ольджиати?
— О единственной и неповторимой.
— Ты шутишь. Разве это не стоит... всех денег?
— Не меньше трех миллионов. Он разбил его клюшкой для гольфа. Разбил на миллиард кусочков.
У меня заурчало в животе. Мне противна мысль о том, что что-то такое уникальное может быть уничтожено.
— Думаешь, он сделал это специально?
— Я знаю, что он это сделал.
— Почему?
— Именно об этом я тебя и спрашиваю.
Я качаю головой. — Я понятия не имею, почему он делает то, что делает.
— Я подумала, что ты могла бы... Это было в тот же день, когда он повесил твою картину на стену.
Теперь я понимаю, хотя и стараюсь не вывалить челюсть, чтобы Соня этого не заметила.
Черт возьми... Он разбил свое любимое произведение из стекла из-за меня?
У меня мурашки по коже от мысли, что бы он сделал с этой клюшкой для гольфа, если бы я стояла с ним в комнате... Внезапно я чувствую себя так, словно отделалась легкой татуировкой без согласия.
Глаза Сони сужаются, когда на моем лице появляется понимание.
— Выкладывай, — говорит она.
