Вендт и аптекарь не поладили между собой, и неизвестно, во что бы вылилась их ссора, если б они не вспомнили, что они друзья, оба из Бергена, и не помирились. Вначале Вендт ласково обратился к аптекарю:
— Послушай, я не хочу хвастаться, честное слово, не хочу, но после того успеха, который я имел, я не советовал бы тебе... Я хочу сказать, что когда Гина кончит петь, я не нахожу нужным, чтобы ты...
Хольм, задетый и даже обиженный до чрезвычайности:
— Я понимаю, чего ты добиваешься: ты хочешь сорвать моё выступление.
— Да нет же, дорогой мой, не пойми это так!
— Ах, молчи, я всё время это чувствовал. У меня был этот маленький номер: струнный квинтет и цимбалы, но ты не мог допустить мысли, ты слишком боялся, что провалишься сам.
— Что? — вырвалось у Вендта.
— Да, я так прямо и скажу это тебе в глаза: ты не мог допустить, чтобы мне хлопали и кричали «браво», раз не хлопали тебе.
Вендт, как громом поражённый:
— Слыхали ли вы что-нибудь подобное, фру Гаген?
— Фру Гаген ушла, — сказал аптекарь.
— Так. Но гармонист ведь остался, и он видел, какой я имел успех: многие встали и аплодировали.
— А мне-то! — воскликнул Хольм. — В зале не было ни одной пары сухих глаз, меня не пускали. Но ты ведь никого не замечаешь, кроме себя.
Вендту, наконец, надоело.
— Ну, теперь довольно, пусть публика рассудит нас. Я хотел пощадить тебя, но нет, — теперь ступай и встреть свою судьбу.
— Теперь? — фыркнул Хольм. — Сейчас поёт Гина, а после неё конец.
— Как — конец? Почему? — Вендт вынул из кармана фрака маленькую книжку и сказал: — А я приготовил ещё кое-что.
— Я и не сомневался. У меня тоже было кое-что. Вендт. Очень хорошо, давай обсудим.
— Нет, и обсуждать нечего.
Хольм был раздавлен, он отказался от своего выступления.
Это растрогало Вендта.
— Да и вообще вечер ещё не кончен, и я намереваюсь помочь тебе. Мы с тобой вместе выступим и споём хором.
— Споём хором?
— Да, наперегонки.
Как раз в это время в зале раздались аплодисменты. После жалобы невесты моряка вошёл Карел, и Вендт налил ему вина.
— Ты вполне заслужил, Карел. Но где же фру Гаген? Мы все заслуживаем поощрения, — сказал он и выпил.
Теперь Гина начала свой призыв стада. Мелодия понеслась к самому небу. Потом и Гина вернулась. Вендт сказал:
— Пойди сюда, Гина, ты тоже заслужила. Теперь мы выступим, мы, Хольм! — Он был сильно возбуждён, он намеревался пройти сквозь огонь и воду. — Идём?
— Может быть, ты хочешь пойти один? — спросил Хольм.
— Нет, мы споём хором.
Он не заметил, что зала была пуста, что только немногие стояли ещё в дверях, он весь был поглощён своим желанием, и по дороге перелистывал книгу, перелистал её всю до конца и начал с начала.
— Садись! — сказал он Хольму. Они оба сели за стол.
— Я ничего не нахожу, — сказал Вендт. — Текстом нам послужит алфавит.
— Что за чёрт! — послышалось со стороны Хольма. — Как это алфавит?
Вендт тотчас же запел, остановить его не было никакой возможности: он ни на что не обращал внимания. Это было такое сногсшибательное пение, что сравнить его вообще нельзя было ни с чем. Хольм последовал его примеру и издал тоже несколько воплей, но, впрочем, он тотчас же отстал от друга, и кроме того, он не был так неприлично глух к музыке.
Среди тех, кто остановился у выхода, был и священник.
— Они пьяны, — сказал он. Но он не спасся бегством по этой причине, наоборот, сел.
Без сомнения, они были пьяны. И словно они не знали алфавит наизусть! Они пели по книге, которую положили между собой на стол. Что это было за зрелище!
У выхода засмеялись, стали смеяться всё громче и громче над этими двумя обезьянами. Священник смеялся вместе со всеми. Что же ещё оставалось делать? Текст отличался от обычной лирики: это был только алфавит, и то, что они вообще смогли придумать — нечто вроде мелодии к этому, — говорило о том же ужасающем бесстыдстве, которое породил джаз-банд. Но здесь, по крайней мере, не было ничего искусственного: они ничему не подражали, они творили тут же, на месте, увлекаемые ломающимся голосом Вендта. Это не была игра, это делалось серьёзно и непосредственно. Оба они были пьяны и всё более и более забывали, где они находятся.
Дойдя до буквы П, Вендт растрогался, и аптекарь, следуя за ним, казался тоже охваченным глубоким чувством. Смех возле выхода усилился, люди корчились от смеха. Певцы старались вовсю, у обоих у них было по свободной руке, которой они размахивали в особенно нежных и жалобных местах. Они пропели конец алфавита, как будто это было что-то тающее и сладкое, и слезы посыпались у них из глаз.
