— Нет, я не сошёл с ума, — отвечал он. — Я говорю то, что думаю.

— Чтобы я была вашей женой?! — воскликнула она.

— Разве это так немыслимо?

— Совершенно немыслимо, — оказала она. — Этому не бывать.

Молчание.

Август высказался до конца:

— Для тебя всё стало бы совсем другим, если б я был твоим спутником в жизни, а не какой-нибудь крестьянский сын из соседних деревень. Я могу купить тебе десять дворов и одеть тебя в бархат и драгоценности, — никто не узнал бы тебя!

Корнелия: — Да, но мне вовсе не хочется большего, чем он имеет.

— Тебе бы не пришлось работать, ты бы лежала в пуховой постели и день и ночь и вставала бы только поесть. Мне так жалко тебя, Корнелия, ты столько работаешь. И кроме того, тебе приходится заботиться о лошади, которая кусается.

— Лошадь вовсе не опасна, она только по временам с ума сходит по жеребцу.

— Смотри, остерегайся её! — уговаривал Август и выказывал всякую заботливость. — А если ты услышишь о какой-нибудь другой лошади, то я куплю её тебе. Обязательно куплю.

Но она насторожилась и отказалась. Кобыла была достаточно хороша.

— Да-да, подумай о том, что я сказал, Корнелия! — попросил он и встал.

Не каждый же день он, Август, будет предлагать себя кому-нибудь! В сущности, он не хотел уходить, но так как он встал, то ничего другого не оставалось. В дверях он обернулся и с убитым видом поглядел, но без всякого результата.

Когда он вышел, Тобиас и его жена пристально смотрели на горы. Отсюда вполне ясно видны были овцы, они паслись и почти не двигались, тонули в зеленой траве и ели. Вальборг сидела высоко на скале и следила за ними сверху.

Август не был расположен разговаривать, но он взглянул на небо и высказал предположение, что пойдёт дождь.

— Через несколько дней и здесь, на лугу, будет корм для коров, — сказал он.

— Сейчас как раз собачьи дни, день святого Олафа прошёл уже, в это время в наших краях должен идти дождь. Обратите внимание на то, что я говорю. Мир вам! — попрощался он и пошёл.

Тобиас побежал за ним:

— Что же выдумаете насчёт того, что мы говорили вчера?

— О чём это? — спросил Август, не останавливаясь.

— О том, что вы можете помочь мне. Сто крон для такого человека, как вы, ничего не значат.

В этом отношении Тобиас был прав, и всё не останавливаясь, Август выхватил бумажник, протянул на ходу красную бумажку и пошёл дальше. Всё это — не сказав ни слова.

По дороге он повстречал Иёрна Матильдесена с семью овцами Беньямина. Он вёл одну из них на верёвке, а остальные бежали за ней. Чтобы заставить её идти, к верёвке перед ней был привязан пучок сена, и овца шла целую милю за пучком сена, так и не получая его. Потому что это была овца, кроткая, ласковая, глупая овца.

— Завтра купим ещё овец, — сказал Август, — но теперь пусть люди сами приводят их в горы. А ты только будешь следить и считать, сколько ты их примешь.

Иёрн кивнул головой и пошёл дальше. Он не мог остановиться, потому что тогда верёвка повисла бы, овца достала бы пучок сена и съела бы его.

— Что они сказали там, у Беньямина? — крикнул Август.

— Они смеялись над вами, — крикнул в ответ Иёрн.

— Вот как, они смеялись! Верно, они радовались, что получили лишних шестьдесят-семьдесят крон за своих овец!

Это всё Корнелия устроила, она послала нарочного за своим принцем, хе-хе, за своим генералом на велосипеде. Но подожди ты, любезный Беньямин, не будь слишком уверен в своей девчонке. Август ещё не совсем раскрыл свои карты. Он человек, которому достаточно стать посреди дороги, поднять палец вверх — и все остановятся. В крайнем случае, Гендрик из Южной деревни всего лишь несколько недель тому назад получил согласие девушки, он каждую минуту может вынырнуть со своим ружьём и со своей законной жаждой убийства...

Август зашёл в сегельфосскую лавку, выбрал самую лучшую и самую дорогую гармонику для мальчика Маттиса, купил две сигары и пошёл на пристань. Ему необходимо было повидаться с цыганом. Ему пришла в голову идея.

Они не были друзьями; никто не был другом цыгана, несмотря на его ловкость. Александер поглядел своими острыми глазами и спросил:

— Куда тебя леший носит?

Август: — Тебе что?

— Я спрашиваю потому, что сегодня приходило много народа и все справлялись о тебе, а ты удрал, как какой-нибудь жулик.

— Вероятно, они хотели продать мне овец, — сказал Август. — Да, что, бишь, я хотел сказать, Александер, — старался он подъехать к цыгану. — Чем ты занят теперь днём?

— А тебе какое дело? — неохотно отвечал цыган.

— Потому что если ты ничего не делаешь, то ты можешь заработать у меня денег.

— Ха-ха-ха! У тебя?

— Попридержи-ка язык, пока я не сказал всего! — приказал Август. — Ты всюду хвалишься, что знаешь толк в лошадях. А разбираешься ли ты хотя бы немного в овцах?

Александер: — В овцах? Я знаю толк во всех животных.

— Ты? «Во всех животных»! — передразнил его Август. — Во вшах, вероятно. Но дело в там, что я скупаю овец, и я могу поручить тебе покупать мне овец.

— У тебя, небось, и денег-то нет, — сказал Александер.

— Я бы и сам мог покупать, — продолжал Август, — но я не знаю, понравится ли консулу, что столько людей ходит к нам на двор. Я бы мог также открыть контору и нанять конторщика здесь, в городе, но это не годится, пока я служу у консула и ем его хлеб. Вот, не хочешь ли сигару?

Цыган взял сигару и сказал:

— Но я не стану курить её, после того как она побывала в руках у такой старой дряни, как ты. Меня тошнит от одного твоего вида.

Они стали браниться и ссориться, но под конец пришли к тому заключению, что цыган будет ходить по деревням и скупать овец все те дни, когда он свободен от ловли и копчения лососей. Александер получил приказ каждый раз составлять надлежащий документ на покупку, чтобы продающий в день, сделки сам отводил животных на гору, и чтобы ко времени спуска животных с гор был заготовлен на зиму корм, и так, далее.

Цыган должен поторапливаться: дело спешное, — лето уже подходит к концу, а Август хочет использовать гору возможно скорее, сейчас же; пусть Александер приступает к делу завтра же.

— Понял ты это? — спросил он.

Цыган задал удивительно дельный и умный вопрос: