— Хорошо вам так говорить, когда вы живёте во дворце.
— Да мы прямо-таки погибаем во всех этих комнатах, не знаем, как их назвать, блуждаем в них. Старая Вестер, и та занимает целую комнату.
— Сколько их может быть тут? — спрашивает Хольм и глядит на домик.
— Три, вероятно. Да и то слишком много, — сказала она. — Их будет достаточно. Да, кроме аптеки, конечно, — неосторожно добавляет она.
— Три комнаты будет достаточно — кроме аптеки?
— Совершенно достаточно. При всяких обстоятельствах.
Чертовски приятная дама в деловом отношении, и к тому же — какая грудь, какой рот, и изящнейшее платье, серое с чем-то тёмно-красным. Он никогда не видал ничего более красивого.
— Я люблю вас, — сказал он.
Она спокойно поглядела на него; да, она очаровательно покраснела и тотчас же опустила глаза, но она отнюдь не вскочила и не побежала: в ней была застенчивость крестьянки, которая не хочет показать, что она взволнована.
— Вот как, — только и сказала она, ласково и просто. Он и прежде говорил ей что-то в том же роде, намекал, но скорее безумствуя и флиртуя, теперь же это было совершенно серьёзно. Он взял её за руку и не выпускал её; она глядела то на него, то на луг. Она не скрывала своей радости и нашла ей выражение, которое он никогда не смог забыть потом: она взяла его руку и положила её себе на грудь. Это было слаще всяких слов...
Они долго сидели вместе и толковали. Они могли бы выстроить себе небольшой домик, но в этом вовсе нет никакой необходимости: две комнаты и кухня наверху над аптекой их вполне устроят. Они могли бы продолжать получать поддержку от его родных в Бергене. Впрочем, нет, — это исключается, они не возьмут больше ни одного эре от его родных. Они могут поехать в Будё и там пожениться; потом они пришли к соглашению, что это обойдётся слишком дорого, а потом опять решили, что это неизбежно, — иначе весь Сегельфосс перевернётся вверх дном.
Они целовали друг друга, словно были молоды и безумны.
— Я ведь гораздо старше, — сказала она.
Он прилгал себе два-три года, и они стали ровесниками.
— Я вдова и всё такое, — сказала она.
— В таком случае и я мог бы считать себя вдовцом, — сказал он, придавая своим словам особое значение.
Она была очень счастлива, он был ей дорог, она прижалась к нему, отвела его бороду и сама поцеловала его. Ну, и конечно, она знала это искусство, вполне была обучена ему.
Он: — Подумать только, что я даже не знаю, как тебя зовут.
— Лидия.
— А меня зовут Конрад.
Они оба весело смеялись над тем, что только теперь представились друг другу, что так забавно поздно вспомнили об этом, и таким неважным это им показалось.
Зашло солнце, стало прохладно, и надо было идти домой.
— Если б у тебя был ключ, — сказал он, — мы могли бы войти сюда.
Она: — Я не знаю, есть ли там хоть что-нибудь, на чём можно было бы сидеть.
— Давай посмотрим!
Они подошли к домику и, загораживаясь от света руками, стали глядеть сквозь стекла. Они ходили от окна к окну, она зашла за угол, чтобы заглянуть в окно двери, и вернулась — бледная, как смерть.
— Нет, не на чем сидеть, — сказала она и потянула его за рукав. — Пойдём.
Она увидала что-то. Второй раз увидала она что-то у той двери.
Когда они сошли уже немного вниз, внезапный рёв нарушил тишину.
— Что это такое? — спросил он и остановился.
— Да ничего! Пойдём же!
— Но ведь что-то было?
— Пьяный, вероятно. Внизу мы встретим рабочих и спросим их.
Но рабочие ушли, на дороге не было ни души.
Хольм: — А может быть, это какая-нибудь сирена, знаешь, с таким пронзительным, адским криком?
— Вероятно, — ухватилась она за эту мысль, — конечно, это такая сирена.
— Или индейцы?
— Ха-ха-ха!..
Они расстались внизу, на лугу, но их могли бы увидать из усадьбы, и они не поцеловались. Они не посмели даже взять друг друга за руки.
Хольм только снял шляпу.
