Он поглядел в зеркало и увидал, что похудел, а ведь он же сделался религиозным, чтобы ему было лучше, чтобы легче стало жить. А если он не может встать с постели и иметь приличный вид, на что тогда было креститься? Неужели он должен лежать и совершенно зря стариться ещё на несколько недель? Что скажет на это Корнелия?
Конечно, хорошо быть религиозным, но невыносимо скучно. Ни кусочка хлеба нельзя взять в рот без того, чтобы не произнести молитву перед едой, ни послать за торговцем, чтобы сыграть с ним в картишки, лёжа в постели. А что тогда можно? Сестры находили, что это было суетностью с его стороны так часто бриться. Что они понимали в мужчине, который полюбил девушку? Никак нельзя было не согласиться, что перед крещением жилось легче, хотя и тогда уже им овладели высокие религиозные помыслы и он то и дело крестил себе и лоб и грудь.
Совсем без дела он не мог лежать, он прилежно вырезал узоры на спинке стула и много раз в день осматривал револьвер и чистил его.
— Дайте мне мою одежду, довольно глупостей! — командовал он.
— Этого мы не можем сделать, — отвечали крёстные сёстры.
— Тогда я закричу, — говорил он. — И я так начну ругаться, что молнии засверкают вокруг вас!
— Ты совсем с ума спятил! Лежи спокойно, мы спросим доктора по телефону.
Они изо дня в день манежили его, они обманывали его ради доброго дела, говорили, что доктора нет дома, что доктор страшно рассердился и велел привязать его к кровати.
И от них можно было ожидать, что они, этакие звери, позовут кого-нибудь на помощь и привяжут его! Он переменил тактику:
— Вы правы, — сказал он, — это — испытание, посланное мне свыше, я ещё слишком грешен, чтобы вставать.
И не только в присутствии сестёр, но и без них он старался укрепить своё благочестие и налагал на себя мучения и наказания. Часто по ночам он плакал, бил себя по лицу и щипал тело.
«Но к чему всё это? — говорил он сам себе по утрам. — Разве она не снилась мне опять?»
— Я ведь могу посидеть немного в постели, — хитрил он, — дайте мне куртку.
Но сёстры были не менее хитры, они говорили:
— Возьми одеяло!
Он скрежетал своими искусственными зубами.
— Вы хотите, чтобы я был похож на чучело? Нет, тогда уж я лучше буду лежать.
И вероятно, думал при этом, что завтра он встанет и побежит хотя бы в одной рубашке.
Но назавтра случилось с ним величайшее чудо, и хорошо, что он не сидел, завернувшись в одеяло: к нему в комнату привели незнакомого человека, Паулина Андреасен из Полена.
Он сначала уставился на неё. Она постарела, но старые, вечные приметы её были всё те же: белый воротничок вокруг шеи, знакомое жемчужное кольцо на пальце, на волосах сетка и что-то вроде шляпы из коричневого бархата.
— Неужели же это ты, Паулина?
— Ну, само собой разумеется, — отвечала она. — Как это ты меня узнал?
— Как же мне да не узнать тебя? Ты всё такая же, как и была.
Ей было приятно услыхать это, и поэтому она выразила ему своё сочувствие:
— Что такое? Ты, Август, — и вдруг болен!
— Да, к сожалению, — сказал он утомлённым голосом. — Господь низверг меня на одр болезни.
— Одр болезни! — Она тотчас узнала прежнего Августа и улыбнулась. — Что с тобой?
— Да вот в груди что-то неладное. Я выплюнул уже много крови.
— Не обращай на это внимания, — быстро сказала она. — Это только в молодости опасно, потому что тогда это обозначает чахотку. Как это ты заполучил?
— Да наслал кто-то на меня, — я не знаю...
Тут она ещё раз узнала его и сказала:
— Я слыхала, что ты вторично крестился в большом водопаде и что ты ужасно простудился.
— Да, — сказал он, — нехорошо, что я не сделал этого, прежде, на Яве или в другой жаркой стране.
— Нехорошо, пожалуй, то, что ты вообще сделал это. Разве ты прежде не был крещён в христианскую веру? — спросила она.
— Да, но на этот раз я крестился в настоящей текучей воде.
— Ну, только такая обезьяна, как ты, и может выдумать, такую вещь!
— Да тут один евангелист уж очень приставал ко мне.
— Ну и что ж из этого? Стала бы я обращать на него внимание!
— А потом он говорил, что если я не крещусь, то он и других крестить не станет.
— Ах, как ты хорош!
