Юрка пьет такую воду каждое утро перед завтраком. Говорит — для профилактики ангины. Я села на стул. Юрка вернулся, но не вошел, а, опершись расставленными руками о косяки и наклоняя голову, рассматривал меня.

— Так… На моей жене модные брючки. Неотесанность березовых жердей подчеркивает… И этот стул не опрощает, — наоборот… Типичный снимок из рижского журнала мод…

— Что бы ты понимал…

— Ну, а какова целесообразность именно таких стульев в этой избе? Объясни…

— Красиво же!

— Катя, ну что ты… Просто модно. Кафе необработанными камнями оформлять, витрины необрубленными корнями. И вот… Видишь? Стихия… Ты как-то говорила о независимости своего вкуса.

— Знаешь, Юрка, это ужасно. Ведь ты сам радовался этим стульям. Я видела, какой ты был, когда их принес. Зачем же сейчас все испортил?

Юрка заулыбался беспечно:

— Завтра я еду в район с председателем. Там лыжи куплю, две пары. Мы с тобой тогда все леса облазим.

Вечером Юрка ушел в клуб — деревенских парней тренировать. Оказывается, он удивительно самоуверен. Не думает, понравится или не понравится мне то, что он делает. Ему надо.

И что странно — я делаю то же. Но меня это уже не приводит в восторг. Как все будет дальше?..

Вечерами я жду его и почти уверена, что проговорим с ним опять о пустяках, о чем-то преходящем. А вот то, чем озабочена я, не становится побуждением к разговору. Его как бы не существует, и я, чувствуя Юркино неведение, бесхитростную непричастность, не заговариваю об этом сама. Будто я — не женщина, а человек — совершенно ему неинтересна. Почему я об этом стала задумываться? Так рано. Давно ли была свадьба?

О своем Юрка рассказывает азартно. И всегда у него получается, будто это все так необходимо, так важно, а послушаешь — окажется пустяком.

Он даже недоумевал и сообщил наставительно:

— А ты?.. Что-то ждать, хотеть… Это должно в тебе оформиться в реальное. Все складывается из обыденного. Я стою на земле. В смысле переносном и буквальном. Я же агроном. Поэтому все хочу пробовать руками.

Мы тогда лежали. Он говорил это и улыбался.

— Ты — сплошная фантазия. А я хочу, чтобы ты была бабой, — повернулся ко мне и откинул одеяло к ногам.

Когда Юрка пришел пьяным, утром я лежала и долго рассматривала его. У него на губах засохшая белесая каемка, будто остаток пены. Он открыл глаза, пришел в себя и с силой полез целоваться.

— Не смей!..

Он поймал мои руки, растянул, как распял. Придавленная так, я в состоянии была только вертеть головой.

— Ну смилуйся. Не карай.

Я промолчала. Потом сказала в потолок:

— Ты сейчас просто противен.

Он смеялся. Ему казалось — я шучу.

Холодно. Пусть придет. И будет теперь готовить дрова и топить печку каждый вечер сам. А я тоже уйду. За ним следом.

В углу клуба перед сценой круглая печка, обитая жестью. Жесть крашена, и черная краска сально лоснится. Где-то внизу за чугунной дверцей теплится огонь. Из поддувала на пол сыплется зола. Печка кажется холодной, а прижмешься к ней — она бережно согреет варежки, будто трогаешь голенький живот теплого щенка. На полу медленно остывают ноги. Я листаю на столе номера «Огонька». Они без цветных вкладок — кто-то коллекционирует. Зато остались нетронутыми иллюстрации Пинкисевича.

Пришел Саня Равдугин, поставил баян на скатерть, сшитую из старых полотнищ: на вылинявшем сатине скатерти следы белых букв.

С мороза лакированный корпус баяна отпотел, и Саня протирал его платком.

Он без шапки, в расстегнутом пальто с бурым воротником.

Ходит Саня боком, с опущенным левым плечом — ранен, или баян плечо оттянул?

Саня завклубом и киномеханик. Саня универсален. Он еще ведает радиоузлом. Вон открыл дверь в маленькую комнатку, и по его пальто забегал низовой свет из желтых глазков.

Там его кабинет. Там он рисует на кинопленках световую газету и готовит самодеятельность. Клуб Саня закрывает только на обед. Он всегда в клубе — дома только спит. Вальсы его однообразны и безлики. Может быть, своего сочинения.

Саня поднял баян и издал мехами мощные холостые выдохи.

— Как сыграю с мороза, он начинает хрипеть. Голоса срываются, — сказал он, сосредоточился и стал слушать простуженные басы.

Девчата поднялись на сцену. Свинарка Лида склонилась над журналом, нашла страницы юмора. Пуховый платок шалашом остался у нее на шее. Она рассмеялась, подняла голову, и лицо ее снова ушло в затененную глубину платка.

А глаза какие! Знает она или не знает, что красива?

Грузно заскрипели мерзлые доски на крыльце. Лида встрепенулась. Кто-то распахнул дверь и не закрыл. За дверью мелькали заиндевелые тени — Юркины будущие боксеры. Лида выскочила на улицу. Тренирует Юрка в пристройке клуба. Он отобрал в секцию восемь человек. Ребята в майках, горячие. Пальто свалены на столе.

В комнате разливается сладковатый запах пота. Когда на руках у ребят появляются круглые подушки, Юра начинает кричать:

— Не открывайся!

Слышатся кожаные шлепки. Молодые парни, с красными от мороза лицами, налитые, как молочные телки, кружатся легко, одновременно двумя ногами подпрыгивают вбок и ужасно важничают.

— Не открывайся! — кричит Юрка. — Сережа!

Сережа расслабляется весь сразу. Руки падают к бедрам. Юрка сгибает его левую руку в локте, а подбородок придавливает к плечу.

— Ну-ка отработай, — и вдруг бьет его в прижатый черный шар. Сережа откидывает голову то в одну, то в другую сторону. И когда сильно отклоняется вправо, прячась за свою зашнурованную перчатку, Юрка выбрасывает длинную ручищу и щелкает в открытый подбородок. У Сережи пугаются глаза и обидно багровеет лицо. Юрка сворачивает кусочек газеты, подсовывает его между плечом и подбородком.

— Держи. Понял?

А Сережа еще долго улыбается неловкой улыбкой и изредка встряхивает головой.

О, с какой гордой самоотверженностью переносит Сережа шум в затылке. Сережа прошел важнейшую для себя пробу. Пробу на признание физических достоинств. Юрка отобрал его в секцию. Секция — это звучит. Это настоящее, не то что гонять металлические ролики на истертой бильярдной доске или танцевать под Сашины вальсы. Хоть бы в клубе тепло было! А то пригласишь девчонку, а она в пальто толстая, как закром. Тренер-разрядник. В институте по второму работал. Весной в город поедем. Обещал.

Парни ходят по деревне с деланной независимостью. Юрка отобрал их у девчат. Девчата никуда не денутся, тем более теперь. Парни влюблены в Юрку. И девчонки взглядами провожают его, когда появляется он в шерстяном тренировочном костюме.

Это новость. Любопытно. Свинарочка незаметно, но со знанием дела оглядела меня, оценивая. Юрка, смотри. Юрка и секция — это событие.

Возвращаемся домой. Дорожка в снегу глубокая.. Чуть качнешься — и обдерешь коленки. Юрка идет сзади и старается успеть пнуть меня в подошву. Один раз это ему удалось, и я чуть не упала. Он поймал меня, запрокинул голову, наклонился, обдал холодным паром. Сам Юрка теплый, а металлический замок куртки обжег щеку.

Нужно было что-то поесть. Я положила в кастрюльку кружок мерзлого молока с желтым наплывом сверху, поставила на плиту. Сняла с кирпичей березовое полено, начала щепать ножом. Полено не высохло, распарилось, и щепку можно было завязать в узел, но отодрать от полена не хватало сил. Юрка взял полено у меня из рук.