Саня завклубом и киномеханик. Саня универсален. Он еще ведает радиоузлом. Вон открыл дверь в маленькую комнатку, и по его пальто забегал низовой свет из желтых глазков.
Там его кабинет. Там он рисует на кинопленках световую газету и готовит самодеятельность. Клуб Саня закрывает только на обед. Он всегда в клубе — дома только спит. Вальсы его однообразны и безлики. Может быть, своего сочинения.
Саня поднял баян и издал мехами мощные холостые выдохи.
— Как сыграю с мороза, он начинает хрипеть. Голоса срываются, — сказал он, сосредоточился и стал слушать простуженные басы.
Девчата поднялись на сцену. Свинарка Лида склонилась над журналом, нашла страницы юмора. Пуховый платок шалашом остался у нее на шее. Она рассмеялась, подняла голову, и лицо ее снова ушло в затененную глубину платка.
А глаза какие! Знает она или не знает, что красива?
Грузно заскрипели мерзлые доски на крыльце. Лида встрепенулась. Кто-то распахнул дверь и не закрыл. За дверью мелькали заиндевелые тени — Юркины будущие боксеры. Лида выскочила на улицу. Тренирует Юрка в пристройке клуба. Он отобрал в секцию восемь человек. Ребята в майках, горячие. Пальто свалены на столе.
В комнате разливается сладковатый запах пота. Когда на руках у ребят появляются круглые подушки, Юра начинает кричать:
— Не открывайся!
Слышатся кожаные шлепки. Молодые парни, с красными от мороза лицами, налитые, как молочные телки, кружатся легко, одновременно двумя ногами подпрыгивают вбок и ужасно важничают.
— Не открывайся! — кричит Юрка. — Сережа!
Сережа расслабляется весь сразу. Руки падают к бедрам. Юрка сгибает его левую руку в локте, а подбородок придавливает к плечу.
— Ну-ка отработай, — и вдруг бьет его в прижатый черный шар. Сережа откидывает голову то в одну, то в другую сторону. И когда сильно отклоняется вправо, прячась за свою зашнурованную перчатку, Юрка выбрасывает длинную ручищу и щелкает в открытый подбородок. У Сережи пугаются глаза и обидно багровеет лицо. Юрка сворачивает кусочек газеты, подсовывает его между плечом и подбородком.
— Держи. Понял?
А Сережа еще долго улыбается неловкой улыбкой и изредка встряхивает головой.
О, с какой гордой самоотверженностью переносит Сережа шум в затылке. Сережа прошел важнейшую для себя пробу. Пробу на признание физических достоинств. Юрка отобрал его в секцию. Секция — это звучит. Это настоящее, не то что гонять металлические ролики на истертой бильярдной доске или танцевать под Сашины вальсы. Хоть бы в клубе тепло было! А то пригласишь девчонку, а она в пальто толстая, как закром. Тренер-разрядник. В институте по второму работал. Весной в город поедем. Обещал.
Парни ходят по деревне с деланной независимостью. Юрка отобрал их у девчат. Девчата никуда не денутся, тем более теперь. Парни влюблены в Юрку. И девчонки взглядами провожают его, когда появляется он в шерстяном тренировочном костюме.
Это новость. Любопытно. Свинарочка незаметно, но со знанием дела оглядела меня, оценивая. Юрка, смотри. Юрка и секция — это событие.
Возвращаемся домой. Дорожка в снегу глубокая.. Чуть качнешься — и обдерешь коленки. Юрка идет сзади и старается успеть пнуть меня в подошву. Один раз это ему удалось, и я чуть не упала. Он поймал меня, запрокинул голову, наклонился, обдал холодным паром. Сам Юрка теплый, а металлический замок куртки обжег щеку.
Нужно было что-то поесть. Я положила в кастрюльку кружок мерзлого молока с желтым наплывом сверху, поставила на плиту. Сняла с кирпичей березовое полено, начала щепать ножом. Полено не высохло, распарилось, и щепку можно было завязать в узел, но отодрать от полена не хватало сил. Юрка взял полено у меня из рук.
— Если бы ты знала… Ребята эти — как сырая резина. Работают только на растяжку. Зато материал… Отдача будет через полгода. И такой силы… Канаты не выдержат. Я появляюсь с ними…
— Юрка, я представляю твою жизнь здесь. Работу. Ребят этих. Но как ты представляешь здесь жизнь мою?
— Мы же, — Юрка перестал отдирать щепку, сел на дрова, — мы же говорили об этом. Давно. Ты решалась на все. Утверждала, что в любой деревне есть начальная школа и тебя это устраивает. Твой диплом всегда даст тебе право на место… А сейчас снова…
— Но… Есть исключения. Значит, с ними нужно считаться.
— И что же?
— В районе мне предлагают литературу в десятом классе.
— А я поеду за женой в «места не столь отдаленные». В сельхозотдел, подшивать папки.
— Здесь, конечно, у тебя серьезно. Тренировки.
— А у тебя… Ты-то… Чем занимаешься серьезным?..
— Да! Например, приготовлением завтраков для мужа из продуктов, которые он никогда не заготавливал.
— Знаешь… — Юрка не краснел, даже когда сердился. — Мне кажется, ты в кого-то играешь. В кого-то или во что-то. Одни иллюзии. А я уже давно не знаю запаха горячей картошки.
— Все?
— Пока…
— Ты считаешь, что я пребываю в состоянии восторженной экзальтации? Хочу тебя разубедить. Завтра ты поедешь к председателю выписывать для себя мясо.
— Ты уже ходила? Что он тебе сказал?
— Сказал, что мясо, может быть, будет, если забьют лошадь. Там одна молодая ногу сломала. Гнедко.
— Ну вот! С такого мяса будем сами красивыми. Но откуда подробности?
— Мы с председателем мило разговаривали. Представь себе, он изволил пошутить: «Я бы на последнем курсе сельскохозяйственного института ввел новый курс: «Почему агроном должен выбирать себе жену-зоотехника». Так что напрасно ты не прослушал полный курс лекций. И… выпущен из института с явным браком.
— Ладно… — Юрка будто отошел. Засмеялся. — Яйца купим. Колхоз продает по семьдесят копеек десяток. Можно сотню выписать.
— Вот и выпиши.
