— Мои дети, — заключил он, — должны быть в школе первыми.
Вышли за городскую черту, сошли с шоссе и двинулись по полевой дороге. За зубчатой стеной леса показался месяц, открыв людям блестящее лицо с застывшей улыбкой. Сверчки оглушительно тараторили свою монотонную песню. Задышало свежескошенной отавой. Из ложбины вынырнула тетка в приспущенном на спину платке и напевно пожелала доброго вечера. Перед ними в унылом лунном свете раскинулся луг, по которому были рассеяны призрачные тени деревьев, трагичных в своем одиночестве. Из ближней деревни доносились звуки губной гармоники, где-то отчаянно выла собака. Вверху блеснул метеор и скрылся в глубоком небесном омуте. От болота поднимался туман; без устали квакали лягушки.
— А-а-а, — зевнул бухгалтер, — до чего хочется спать. Дети, пора домой!
Они повернули назад, к городку. Дорогой встречали идущие в обнимку парочки влюбленных; весело хохоча, они направлялись к рощице. В спальнях зажигались лампы, дамы снимали с оконных рам высохшие купальные костюмы.
Пани Михелупова уложила детей, улеглась рядом с мужем и погасила свет. Было так тихо, что стало слышно, как в шкафу прогрызает себе путь жук-точильщик. За окном царила лунная ночь, все вокруг окутывая серебром. Черная и белая ночь.
Было душно, как бывает в жилищах, где скот имеет численное превосходство над людьми. Бухгалтер ворочался на кровати и стонал. В лицо ему горячо дышал хлев, пахло курами и сушеными грибами.
Неожиданно к нему подползла мысль о мотоцикле, который торговка фруктами предлагала продать за бесценок. Его охватила дрожь, известная людям искусства под именем вдохновения. Творческий инстинкт, тот огненный куст, который полыхает в груди каждого человека, проявлялся у него в поисках выгод и покупке предметов по цене ниже общепринятой. Иметь всего как можно больше! Добыть что-нибудь дешевле, чем другие! Это и была сила, заставлявшая бухгалтера энергично суетиться.
Он и его супруга верили, что вещи имеют душу, бессмертную, вечную душу! Человек умрет, все исчезнет, но вещи останутся. Когда он распадется в прах, его потомки будут окружены предметами, которые он насобирал по дешевке, и уже тем самым будут чтить его память.
Из трактира слышалась танцевальная музыка, тихо шептала скрипка, бренчал рояль, блеяли саксофоны. Люди бодрствуют и сорят деньгами — Михелуп не разбрасывает, а собирает. Нагромоздит пирамиду вещей, купленных по случаю и ниже своей стоимости. Память о нем будет жить дольше, чем металл.
«Ах да, мотоцикл…»
Он защищался, воевал с искушением. Пытался укрыться за броней равнодушия.
Говорил себе: «Не все обязательно иметь, что видишь. Я могу преспокойно обойтись без такой вещи. Нет, голубчик, так сразу меня не проймешь! Я осторожен и хорошенько подумаю, прежде чем что-нибудь предприму, Да, да, так-то…»
Он перевернулся на другой бок. Рядом спокойно дышит жена. Хорошая, отличная жена! Он выбрал ее изо всех женщин и не ошибся. Михелуп никогда не ошибается, он умеет точно определить цену. Жена поддерживает его и воюет с невзгодами бок о бок со своим мужем, стараясь перехитрить истинную цену вещей.
«Ах да, мотоцикл… Какой еще мотоцикл? И вообще, стоящая ли это вещь? Лучше буду думать о чем-нибудь другом. О чем например? Например…
Например, что Кафка не должен позволять своему мальчику заплывать на такую глубину. Конечно, хорошо, если что-то умеет, но ведь речь идет о жизни… Даже подумать страшно… Это большая ответственность, пан Кафка!
Посмотрите на меня. Лучше я куплю детям что-нибудь вкусненькое. Куплю им фрукты… У этой торговки хороший товар, только зачем она экономит на весе! Недоглядишь — и сразу ударит по миске весов, и при этом без конца говорит, точно фокусница в варьете, зубы заговаривает… А сын у нее умер, это горько, утратить единственного сына — тут ничего не скажешь. После него остался мотоцикл, что теперь ей с ним делать?.. Между прочим, я могу взглянуть на машину, это мне ничего не будет стоить…
Ой-вей! Ой-вей! Опять мотоцикл…
Подумаем о чем-нибудь другом. Гаекам непременно нужно жить в Грандотеле!.. Аристократия! Легкомысленные, достойные порицания люди! Ваша старость будет горька… Взгляну на машину одним глазком и скажу: Матушка, ничего из этого не выйдет…»
— В конце концов ты можешь взглянуть на мотоцикл, это тебе ничего не будет стоить, — вдруг услышал он голос жены.
20
Торговка наполнила мешочек сливами, поставила товар на весы и уже собралась ударить по миске.
Бухгалтер ее удержал:
— Не делайте так. Это запрещено!
Она добавила в мешочек две сливы и покорно произнесла:
— Пускай я буду в накладе…
Потом завернула товар и выжидательно посмотрела на покупателя. Бухгалтер выловил из кошелька мелочь, опустил ее в ладонь торговки, взял пакет, дотронулся до шляпы и собрался уходить.
Но под маской равнодушия и незаинтересованности скрывалось напряжение спортсмена перед решающей схваткой. Он вел себя, как боксер, вступающий на ринг, согнув спину, чтобы изобразить усталость, и свесив руки, чтобы подчеркнуть, как все это ему наскучило и осточертело. Но стоит такому боксеру оказаться лицом к лицу с противником, как он вдруг бросится на него и засыплет градом ударов. Точно так же наш искушенный искатель выгод, наш охотник за покупками по случаю изображал ледяной холод и незаинтересованность.
Торговка его задержала.
— А как насчет мотоцикла, пан?
Михелуп нахмурил лоб, словно бы припоминая:
— Насчет какого мотоцикла?
— Да ведь вы пообещались, помните?.. Та машина, что осталась после моего мальчика…
— А! Как же, как же! Вспомнил. Знаете, пани, я спрашивал разных людей, никто не проявил интереса. Короче — никто не хочет.
Торговка заплакала:
— Так я и знала… Уж такое мое счастье, что и говорить… А мне страсть как хочется убрать машину из дому, глаза бы мои на нее не глядели…
— Не плачьте, пани, — утешал ее бухгалтер, — может, еще что-нибудь подвернется…
Он помолчал, а потом этак небрежно заметил:
— Пожалуй, я бы взглянул на эту вещицу.
— Вы бы купили? — ожила тетка.
— Такого я не говорил. Но посмотреть могу.
В любой деревне найдется старый, давно не бритый человек, который в самую лучшую погоду стоит, опершись о стену, покуривает трубку, щурит глаза на солнце, молчит и размышляет. Простояв так множество дней, немало передумав и взвесив, он уйдет из этого мира тихо, никем не замеченный. А его место у стены займет другой небритый старый человек.
