К такому-то человеку и обратилась торговка:
— Гуцле, будьте добры, постойте возле моего лотка. Если кто спросит, я мигом вернусь — одна нога там, другая здесь.
Старик что-то пробурчал в знак согласия и неспеша расположился за прилавком. Торговка пригласила Михелупа идти за ней.
Вслед за женщиной он вошел в дом, оттуда — на дворик, где в углу под маленькой галереей стояла машина, на которую было накинута старая конская попона. Торговка сняла попону и открыла мотоцикл с привесной коляской.
Бухгалтер загляделся на машину: на сложное переплетение блестящих трубок, приводов и рычагов, на красный бак для бензина с золотой иностранной надписью, на гофрированные цилиндры. Мотоцикл напоминал ему молодого бычка, исполненного тайной, зловещей силы.
Но видел Михелуп не машину, которая умеет неожиданно заворчать, извергнуть из ноздрей огонь и дым и буйно ринуться вперед. Он видел товар, который так и просится, чтобы им овладели, предмет, который преумножит его богатство и придаст ему вес в глазах людей.
— Красивая вещь, — восхищенно произнес он, точно это был не мотоцикл, а старая, давно бездействующая аркебуза, пистоль или кинжал, оставшийся после какого-нибудь дворянина; предмет, которому предназначено украшать парадный угол в жилом помещении.
— Красивая вещица, — повторил он. — Сколько бы вы за него хотели, пани?
— Сын заплатил восемнадцать тысяч, но я бы… я бы отдала… за четыре… — назвала она сумму, однако увидев, что бухгалтер сделал отрицательный жест, тут же поправилась: — Ну, скажем, за три…
— Пани, надеюсь, вы это несерьезно? — угрожающе произнес Михелуп.
— Дешевле не могу… — запричитала тетка.
В душе Михелуп понимал, что торговка предлагает машину за непомерно низкую цену. Но снизить и эту цену повелевала ему спортивная честь. Разница между ценой предложенной и уплаченной была для него словно победный кубок, уносимый с футбольного поля.
— Ну, сколько бы вы дали? — настаивала торговка.
— Сколько бы я дал? Это как посмотреть… — неопределенно отвечал Михелуп. — Чтобы вы знали, — объяснил он, — мне эта вещь нужна не для себя, а для одного коллеги. Дело в том, что он… недавно открыл дело и что-нибудь в таком роде ему бы для начала пригодилось…
— Понимаю, — соглашалась торговка, — так на чем мы порешим?
Бухгалтер прищурил глаз.
— Чтобы вы сказали, — сладко прошептал он, — если бы я произнес одно слово?..
Торговка жаждала слышать это слово.
— Одно слово: две тысячи и восемь сотенных.
Тетка запричитала:
— Не могу, пан, Я была бы в убытке, поймите…
— Пани, я не хочу вводить вас в убыток, это бессмысленно. Я сказал две тысячи и восемь сотенных, это уже кое-что! Пойдите, поищите нынче такие деньги на улице.
— Да ведь я…
— Подумайте, мамаша. Я желаю вам добра. Лучше всего посоветуйтесь с кем-нибудь. А пока — с Богом.
Он повернулся, чтобы уйти. Торговка схватила его за пиджак. Он отбивался и устало говорил, что с удовольствием оставит эту вещь для кого-нибудь другого, у кого есть лишние деньги.
Сражение развернулось с новой силой. Однако тетка защищалась слабо и вскоре сдалась на милость более опытного и закаленного победителя.
21
В тот день после обеда бухгалтер с семьей отправился в лес. Жена расспросила хозяйку обо всех достопримечательностях городка, о прелестях окрестного пейзажа, о местах прогулок и красивых видах. Неподалеку от городка есть исторические развалины, которые непременно нужно осмотреть. Михелуп не любил ходить, прелести пейзажа и красивые виды его не прельщали, природа была не в силах его воспламенить; лазанье по скалам и холмам он считал рискованным занятием. Тем не менее он признавал, что все нужно видеть собственными глазами, все познать самому, и чувствовал бы себя обманутым и ущемленным, если бы от его внимания ускользнул хоть один красивый вид. Разумеется, более всего он не хотел пропустить возможность даром осмотреть эти исторические развалины. Не ради себя, — уверял Михелуп, — он бы как-нибудь прожил свой век и без развалин; но ради детей — они не должны упускать случая познакомиться с чем-то поучительным.
Бухгалтер был весел и оживлен. Обращал внимание детей на деревья, цветы и камни, названия которых были ему неизвестны. Маня вприпрыжку бежала по лесной тропе и что-то мурлыкала под нос, опьяненная пылкой фантазией. Очкастый гимназист молчал, клонил голову и на природные красоты взирал враждебно и подозрительно. Деревья, кусты, птицы и танцующие мушки напоминали ему о страданиях на уроке естествознания. Он опасался, как бы вдруг из чащи не вышел преподаватель, держа в руке травинку и вопрошая: «Что это за растение? Каково его научное название? К какому семейству мы должны его отнести? Имеет ли оно корень веретенообразный, листья краткочерешковые, ножку простую или расчлененную в виде вилочки? Говорите, ученик, отвечайте, быстро, у меня нет лишнего времени. Не знаете? Вижу, что не готовились. Ставлю вам неудовлетворительно. Вы не проявляете интереса к изучаемым в гимназии предметам, как бы не пришлось вам раньше времени познакомиться с жизнью практической…»
Над полувысохшим, утомленным ручьем вздымаются конические песчаниковые скалы, — подобия неких языческих храмов. Дождь выдолбил в их боках странные изображения, похожие на древнееврейские надписи. По скалам пятнами лепится желтый лишайник, между камнями кое-как примостились березки и перекрученные корни сосен.
Из расщелин тянуло холодом, дорога сужалась, ее окутала тень. Все невольно смолкли и глядели вокруг настороженно. Из глубины леса отозвалась горлинка, это было похоже на пляжное «Трудерле-Буберле!» Солнце спряталось за густым сплетением ветвей и только кое-где, словно волшебная лампа, отбрасывало на тропу световые изображения.
— Ну, что? — приглушенно спросила пани Михелупова.
— Что-что? — отвечал ее муж. — Поговорил, видел эту вещь.
— И какова она?
— Что ты об этом думаешь?
— Нет, скажи, что думаешь ты? Ты мужчина.
Маня навострила уши.
Мать напустилась на нее:
— Не подслушивай старших, гляди под ноги!
— Я не подслушиваю и гляжу, — заверещала девочка.
Мать приказала детям не отходить от родителей, вести себя пристойно и следить, чтобы не порвалась одежда.
