Они гадают, но отгадать не могут. Бухгалтер называет цифру. Раздается гул восхищения.
— Молодец, ничего не скажешь! — хвалит Михелупа Кафка.
Михелуп зарделся, как художник, у которого похвалили картину.
— Красивую вещицу вы приобрели в свой дом… — продолжает коммивояжер. А потом, задумавшись и покрутив головой, спрашивает: — И вы сами собираетесь на этом ездить?
Общество восторженно вопит и покатывается со смеху. Пани Кафкова утирает слезы и даже всхлипывает:
— Мой скажет… Экий фрукт! И когда он поумнеет? Вообразите: Михелуп, типичный представитель рода Медленноходящих, — и вдруг превратится в смелого ездока, владыку времени и покорителя пространств…
Сам бухгалтер не может удержаться от смеха. И верно, не в бровь, а в глаз…
Общество сотрясалось, икало и давилось хохотом. Потом коммивояжер успокоился и вдруг произнес:
— Хорошо… Но если вы не будете ездить, то что станете с ним делать?
Михелуп онемел от неожиданности и не сразу смог найти ответ. С минуту поколебавшись, он предложил коммивояжеру не слишком вразумительное объяснение:
— Что я с ним буду делать? Это уж предоставьте мне… Ведь я…
— Я, и правда, не знаю… — снова начал Кафка.
Но бухгалтер резко его перебил:
— Я… я оставлю его себе. Неужели я не имею права иметь что-нибудь красивое?
— Вы совершенно правы, — согласилось общество. Очкастый гимназист вмешался в разговор.
— Папочка, — провозгласил он, — когда я вырасту, я буду на нем ездить.
Вздрогнув, бухгалтер закричал:
— Ты?! Что ты сказал? Да как ты посмел?! — его охватил приступ бешенства. — Как? Как?.. — кричал он. — Попробуй только! Хочешь, чтобы тебя принесли домой изувеченным? Да? Так? Кто тебя научил таким глупостям, дерзкий мальчишка?
— Да ведь я, папочка, — клянчит гимназист, — я осторожно…
— А-а-а! — в каком-то экстазе возопил бухгалтер. — Осторожно! Вы слышите? Не допущу! Не бывать этому! Возьми книжку и учись! Чего я только с вами не натерплюсь, просто слов нет…
Его уговаривали, просили успокоиться. Ведь мальчик сказал это, не подумав, несерьезно. Он же еще дитя.
Но бухгалтер, глядя перед собой в одну точку, глубоко вздыхал:
— Что за ребенок…
Еще и сегодня, как подумает, мороз пробирает по коже.
«Дуду, люлю-та!» — поет дудочка фотографа. Полнотелые дамы бросают резиновый мяч. Под группкой сосен пристроился учитель с учениками. Он гладит обтянутый трусами живот и задает голым мальчуганам вопросы. Дети его не слушают, посмеиваются над учительским пупом. Учитель сердится, грозит им наказаниями. Неподалеку — палатка скаутов. Скауты взобрались на скалу, дрынкают на гитаре и уныло поют о том, что сказка юности никогда не вернется. Воскресенье, понаехало много горожан. Прирожденные светские львы в пестрых свитерах, в брюках-гольф и смешных шапочках приехали сюда, чтобы громким гоготом прославлять природу. Заунывно ноют патефоны, хрипит громкоговоритель, укрепленный на деревянном киоске, где продают мороженое.
Михелуп прикрыл веки и чувствует, как к нему подкрадывается сон. Вдруг неожиданная мысль кольнула его, заставила открыть глаза.
«Что такое? — произнес он. — Ах да, у нас… Опять этот мотоцикл!»
Торговка фруктами спросила его:
— Пан, когда уж вы заберете свою машину?
— Но почему, пани?
Торговка удивилась:
— Как почему? Да ведь он ваш…
Бухгалтер задумался, потом сказал:
— Что-нибудь придумаю…
— Не может он здесь оставаться, — простонала торговка, — я не желаю его видеть… — Утерев глаза, она добавила: — Машина все время напоминает мне о моем несчастном мальчике. Из-за этих мыслей я и не могла его здесь оставить…
Михелуп почесал за ухом и ушел, чтобы спросить свою хозяйку, нельзя ли пристроить мотоцикл у нее на дворе.
Mütterchen ласково его выслушала и ответила, что ничего бы против не имела, но вряд ли это возможно.
— Почему? — поинтересовался бухгалтер. — Ведь места предостаточно!
— В том-то и дело… что места нет. В сарайчике — дрова, в хлев вы поставить его не можете, там негде будет повернуться, и я бы не поручилась, что машина не испортится. А во двор всякий зайдет, мотоцикл будет мозолить людям глаза, разве я уберегла бы его от воров?
Михелуп вернулся к торговке и категорически заявил:
