— Все равно они не занимаются. Болтают всякие глупости.Кто любит — не должен бояться,от счастья нельзя отказаться.

— Тихо! Прекратишь ты наконец это идиотское пение? — закричал отец. — Что ты сказала? Не занимаются? Что же они делают? О чем говорят?

— Да… сама не знаю. Раз я с ними сидела, а они меня прогнали…

— Так, — промолвил бухгалтер. — Хорошенькие вещи я слышу. Я плачу добытые кровью и потом денежки, а они не занимаются…

Он встал и на цыпочках подошел к двери гостиной. Прислонил ухо к замочной скважине. Слышал слова, обрывки фраз, но смысла их понять не мог.

— Набрав великолепную скорость, машина фон Штука на одиннадцатом этапе сохранила разрыв.

— …На четвертое место вырвался Нуволари, показавший рекордное время…

— …фон Штук, бывший король гор, стал королем автогонок имени президента Масарика…

— … Варци ехал в довольно хорошем темпе…

— …Карачиола бился как лев…

«Что это? — изумился бухгалтер и чуть-чуть приоткрыл дверь. Он увидел своего сына и учащегося Поха, обоих — с раскрасневшимися лицами. Стоя один против другого, они быстро жестикулируют, и глаза у них горят. Учитель Пох спрашивает ученика:

— Кто улучшил рекорд, поставленный в 1931 году Широном, и насколько?

Ученик отвечал:

— Рекорд, поставленный в 1931 году Широном, на 29,7 секунды улучшил Ганс фон Штук со временем 13 минут 51,1 секунды.

— Правильно, — похвалил учитель, — а кто поставил новый рекорд во втором заезде для машин тяжелого класса?

— Пожалуйста: Фаджиоли, — отвечает ученик, — время — 13:39,5.

— И за это я плачу! — бормочет бухгалтер.

— Тацио Нуволари! Ганс фон Штук! Широн! Варци! Фаджиоли! — Имена гонщиков выкрикиваются с таким энтузиазмом, с каким набожный человек взывает к святым и особо почитаемым божествам. Бухгалтер присутствовал при поклонении идолам, служении современным божкам. Текст этого Евангелия распространяют корыстные газетчики, радио, киножурналы, изображающие героев различных рекордов с лавровыми венками на шее; это божество прошамкает с экрана несколько английских слов — послание новой веры и воссияет в небе всего на несколько мгновений, потому что вскоре будет повержено новым, в чем-нибудь его превзошедшим.

— Я, — мечтательно произносит учащийся Гарри Пох, — я буду как Варци. Красная машина, синий спортивный костюм, белый шлем и сигарета во рту. Это мой тип.

— А я, — подхватывает ученик, — буду Ганс фон Штук, выносливый работяга, непреклонно добивающийся успеха…

— Мой портрет будет помещен в газете, — кричит Гарри Пох, — я буду получать уйму монет, а девушки будут бросать мне цветы. Провалюсь на экзаменах — и наплевать. Брошу ученье, стану гонщиком.

— Я тоже провалюсь! И пускай! — вторит ученик. — Буду гонщиком и прославлюсь на всю страну!

Михелуп резко распахнул дверь и влетел в гостиную. Учитель и ученик застыли. Очкастый гимназист только моргал. Бухгалтер насладился их растерянностью, потом проговорил:

— Ай-ай-ай! Так-то вы занимаетесь! И я это терплю! Очень мило…

— Мы, папочка, — пробормотал очкастый гимназист, — мы уже повторили все предметы и теперь разговариваем…

— Ах, вот как… разговариваете… — ядовито подхватил Михелуп, — хорошо же вы разговариваете! Теперь я понимаю, почему тебе не дается ученье. Ясное дело, раз у тебя такой учитель, который, вместо того, чтобы учить прилежанию, еще толкает тебя на безобразия…

Учащийся Гарри Пох закурил сигарету и сунул руки в карманы.

Набрав в легкие побольше воздуха, бухгалтер заорал:

— Вот! Вон из моего дома!

Учащийся Гарри Пох выдыхнул дым, брезгливо передернул плечами и процедил сквозь зубы:

— Ежели вы думаете, что я заплачу, так ошибаетесь. Я только рад. И так чуть не сдох у вас со скуки.

Протянув вперед руку, Михелуп повторил:

— Вон!

Гарри Пох взял шапку, бросил:

— Я пошел.

И исчез. После его ухода отец пригрозил сыну:

— А с тобой мы еще поговорим, балбес несчастный!

И в тот же день поместил в газете новое объявление, что ищет шофера.

53

Михелуп пообедал и собирался прилечь на диван баронессы Аспас, когда пришла прислуга с сообщением, что бабушка не встает с постели и не притронулась к еде.

Обеспокоившись, бухгалтер встал. Невозможно было постичь, как это старуха, всегда отличавшаяся прекрасным аппетитом, вдруг ни с того, ни с сего отказывается от пищи. Не сердится ли на что-нибудь, — пытался вспомнить он, но память ничего ему не подсказывала. В задумчивости бухгалтер спустился на первый этаж.

Бабушка лежала в постели, непривычно розовая, руки ее беспокойно перебирали бахрому одеяла. Черные брови быстро двигались, она смотрела в потолок и что-то бормотала.

— Что с вами, бабуля? — спросил бухгалтер. — Почему вы ничего не ели?

Она взглянула на говорящего, но, казалось, не узнала его.

— Есть необходимо, бабушка, — уговаривал ее Михелуп, — не будете есть — ослабеете. Вы заставляете нас волноваться. Хоть несколько ложечек супу… Руженка сварила вкусный суп, вы меня слышите, бабушка? С печенкой, вы такой любите…

Но бабушка не слышит, все перебирает бахрому, и ее пересохшие губы что-то шепчут. Вдруг, повернувшись к бухгалтеру, она сообщила ему с судорожной веселостью:

— Наконец-то мы дождались. Пришло письмо из Линца.

— Какое письмо, бабушка? — удрученно спросил бухгалтер.

— Пришел экипаж, из него вышла Ленорка и привезла детей. Подойдите ближе, дети, я хочу на вас взглянуть. Как вы выросли! Закройте глаза и откройте рот. Я припрятала для вас конфетки. Их привез Оскар…

— Боже мой, — испугался Михелуп. — Она больна…

— Бабушка! — закричал он. — Бабушка, вы меня слышите? Что с вами? Что у вас болит? Вы не должны хворать…