— Позвольте! То, что они требуют от нас, фабрикантов, это утопии… Надо ни черта не понимать в политической экономии, чтобы во всех производствах требовать с бухты-барахты восьмичасового рабочего дня…

— Сейчас и не требуют…

— Нет-с! Извините!.. Это лозунг борьбы… Чего же они ждут?.. Чтобы мы закрыли лавочку и перевели капиталы за границу? Так и придется сделать, иначе мы все равно будем банкротами… Сколько безработных одна ноябрьская забастовка в Петербурге выбросила на улицу!.. А теперь сотни тысяч останутся без хлеба… Неужели вы думаете, что мы уступим? Я понимаю, Карл Маркс давал, как идеал, этот восьмичасовой рабочий день… Разве он где-нибудь говорил, что его надо ввести немедленно?.. Он был человек науки…

— Что же вы думаете делать, Сергей Иванович?

Мятлев широко развел руками над круглым брюшком.

— Спасаться, Андрей Кириллыч! Sauve qui peut!.. [Спасайся кто может! (фр.)] Вот что нам остается делать! Простить себе не могу, что не уехал за границу в ноябре и не увез Ольгу!.. А теперь куда уедешь? В деревню?.. Но там, говорят, пугачевщина начинается." Жгут усадьбы, амбары, с кольями идут на господ… Только что приехала моя кузина, рязанская помещица. Она бежала из имения… Да… да… Вы знаете, что они сделали?.. Вывели ее и дочь, только что кончившую институт, в парк, — не тронули, нет!.. Но подожгли дом и контору, где хранились планы и документы… И все сгорело… Можете себе представить?.. Чудная библиотека, зимний сад, картинная галерея…

— И документы?

— Ну да, конечно… Вы улыбаетесь?

— Нет, мне жаль картин и книг…

— А-га!.. Grâce à Dieu!.. [Слава Богу! (фр.)] Хоть чего-нибудь вам жаль! — не утерпел Мятлев. Он вынул платок, надушенный «Idéal», и провел им по вспотевшей лысине. — Разве это не варварство?..

— Они грабили?

— О нет!.. Не взяли ни одной тряпки… И даже ободряли хозяйку: "Не плачь!.. дескать. Не тронем тебя… Ты — барыня добрая…" Но им, видите, кто-то внушил, что земля их, что документы владелицы незаконны… Это психическая зараза!..

— А что говорит Ольга Григорьевна?

— Кажется, сдалась тоже… Кого не испугают их выходки? Я ловлю момент и тащу ее в деревню… Лошадей найму завтра… Довольно безумия! Эти «эсдеки» вот где у меня сидят!.. — Он хлопнул себя по затылку. — Терпеть, так уж лучше от мужиков!.. А может быть, там и тихо? Ведь у меня с ними всегда были самые патриархальные отношения…

Он вдруг встал, подошел вплотную к Тобольцеву, упершись в него брюшком, и взял его за пуговицу пиджака.

— Mon cher!.. Скажите… Вы в курсе дела… Неужели это правда, будто начнется вооруженное восстание?

— Напротив! Насколько я знаю, решено сдерживать массы и придать движению организованные формы. Даже демонстрации нежелательны…

— А вы видели, что сейчас на Тверской делается?.. Гулянье, толпа… Точно на Красной площади в Пасху… Экипажи движутся с трудом… Недостает только красных флагов…

Не успел он уехать, позвонил Капитон. "Тебя, Андрей, маменька ждет. Волнуется ужасно! Ну, деньки! Ее убьет эта передряга…" — Он был тоже возмущен. Он отказывался понимать психологию масс. Хотелось покоя после всего пережитого.

— У нас скандал в магазине. Пришли опять снимать с работы мастеров… А этот дурень Николай в сердцах ударил приказчика молодого. Стал ругать эс-деков. Тот защищать… Слово за слово!.. А потом за волосья…

— Какое безобразие! — крикнула Катерина Федоровна.

— Да уж чего хуже? Само собой разумеется, сдачи получил… Не те времена… Народ дерзкий стал… Ну, схватились… Насилу их разняли… Теперь заперли магазин… Чего уж там? Как бы не подожгли грехом!.. А с Николая дурь сошла, теперь трясется, от страха почернел даже… "И носа, говорит, никуда не высуну!.." Вы бы, сестрица, припрятали куда-нибудь деньги, серебро, что у вас есть… Такие слухи идут опять, что не приведи Господи!.. Будто в дома будут врываться и грабить…

— Кто??! — крикнул Тобольцев.

— Дружинники, что ли? Студенты, рабочие… черт их знает!

— И не стыдно тебе повторять такую чепуху?

— А ты помалкивай, братец!.. Знаем мы тебя! — Глаза Капитона вспыхнули враждой. — Мало того, что сам пропадешь… Жену подведешь из-за приятелей своих картожан…

— Капитон!.. Довольно!.. Этого я тебе не позволяю…

— Не смеешь мне рта заткнуть!.. Я из-за любви к сестрице говорю… Не тебя жаль, ее!.. Она не знает, что у тебя беглые ночуют… А ты думаешь, полиция дремлет? Держи карман!..

Тобольцев сдерживался, кусая губы и дергая себя за галстук.

— Я Серафиме приказал всю ее горку серебряную в углу разобрать да бриллианты из ушей вынуть… Все спрятать велел в кладовой… Не ровен час ворвутся…

— Фу, черт!.. Точно салопница…[262]

— Ладно!.. Кто камнем Конкиным в окно запустил вчера?

— А я почем знаю?

— То-то… Ты ничего не знаешь… А кто на Николая Федотыча напал на бульваре ночью?..

— Хулиганы, конечно…

— Вот-вот! Теперь разбери, который хулиган, который дружинник… Один черт!.. В темноте-то все кошки серы, говорит пословица. Оставили мирных людей без воды и впотьмах…

— Будет у вас вода!.. Будет…

— Ну, спасибо и на этом! — Капитон встал и поклонился в пояс. — А вы, сестрица, на него не полагайтесь! Всем он нам чужой теперь… На запоре живите и всех гоните в шею, кто ночевать попросится!..

Он ушел… Катерина Федоровна сидела, бледная и подавленная. Но Тобольцев был рассеян. Поцеловав ее в лоб, он собрался к матери. "Ждать тебя обедать, Андрей?" — "Нет, Катя, я вернусь позднее…" — "А детям можно гулять?" — "О Господи! Да почему же нет?.. Охота тебе Капитона слушать!"

Он вернулся в шестом, а через полчаса позвонили Таня и Майская. Наскоро поздоровавшись с хозяйкой, они прошли в кабинет, и все трое там заперлись. Но лицо у Тани было такое… необычное, что сердце захолонуло у Катерины Федоровны. "Мы к вам от Николая Федорыча", — расслышала она басистый голос Тани. "С огромной просьбой", — подхватила Майская.

Катерина Федоровна бессознательно встала и на цыпочках подкралась к двери. За стуком собственного сердца она не могла ничего уловить из быстрого, возбужденного полушепота Тани и удивленных вопросов мужа. Вдруг она явственно расслышала его голос: "Да ведь это безумие, Таня! Неужели никто из вас не видит, что это безумие?.."

— Молчите! Молчите… Мне больно вас слушать!.. Когда это говорят буржуи, я понимаю… Но вы? Как вам не стыдно подсекать нам крылья? Окачивать холодной водой в такие минуты?

— Так нельзя говорить!.. Безумие заразительно… А кто вам дал право вводить в обман массы и проливать чужую кровь?

Они разом оба стали кричать и спорить.

— Так вы отказываете? — вдруг перебила Таня с небывалой страстностью…

— Конечно, нет! Как можете вы в этом сомневаться?

— Ах, спасибо! — сказала Майская. — Если б вы знали, как трудно найти квартиру!..

— Да, но это не обязывает меня быть слепым, как вы… Ваши сведения неверны…

— Бессонова говорила…

— Да, но говорила в ноябре… Вы упустили момент…