Фимочка отправилась в магазин «Лион», на Кузнецкий, заказывать новую юбку… Была чудная «осенняя погода». Её поразило, что многие магазины запираются, окна-закрывают какими-то деревянными досками… На пороге стоят кучками приказчики, а хозяин одного магазина, с раскрытой головой и без пальто, прилаживает с дворником какую-то доску к окну… «Что это такое?» — спросила она у околоточного.
— Ждут волнений… Стекла берегут и имущество… Советую вам домой ехать, сударыня…
Фимочка побледнела и оглянулась. Разряженная, праздная толпа, в эти часы фланирующая по Кузнецкому, уже схлынула. Извозчики без седоков мчались куда-то, нахлестывая лошадей.
— Извозчик! — завизжала Фимочка не своим голосом. Те даже не оглянулись… Ни жива ни мертва ехала Фимочка домой. Испуганный старик, посадивший её уже на Мясницкой, говорил ей, что ещё утром рабочие где-то с солдатами дрались… «А что на Тверской сейчас?! Бают, три полка… И от булочной Филиппова ни камушка тебе не осталось!.. Как есть все с землей сравняли…» — «Боже-же ты мой!» — ахала Фимочка.
Капитон за обедом, округлив глаза, накинулся на жену. «Да сиди ты дома!.. Чего шляешься в этакие-то дни?.. Не токмо что шляпу, голову с тебя сорвут, дождешься… Юбка понадобилась!.. Ишь ты!.. Мало у нее юбок?.. Ба-бьё!!»
Слухи оказались преувеличенными и во многом ложными. Тем не менее в воздухе чувствовалась близость бури. А отсутствие газет вызывало панику и создавало жуткую атмосферу.
Конкина приехала навестить поправлявшуюся Катерину Федоровну и у неё застала Засецкую…
— Вообразите! Мои знакомые живут на Тверском бульваре… Вчера, когда разгоняли демонстрантов, их дочка, лет восьми, подошла к окну… И можете себе представить!.. Ззз!.. Просвистела пуля у самого её уха и ударила в зеркало… Сделай ребенок ещё один шаг, пуля угодила бы ей в висок!
— Какой ужас! — Засецкая повела плечами.
— Воображаю, что было с матерью!.. Подумайте, Чем мы виноваты, что эти мерзавцы бунтуют? — говорила хозяйка.
— Как же! Они баррикады строили на бульваре… И теперь, вообразите: ни одной скамьи!.. И гулять нельзя и сесть негде…
А через два дня Капитон, придя к обеду, сообщил, что сейчас видел Мятлева. Он едет на свою фабрику. Говорит, все фабрики и заводы стали.
— Неужели? — Анна Порфирьевна всплеснула руками.
— А у них только, знаете ли, званый обед состоялся… Засецкая гостей назвала… Человек полтораста…
— На крестины, что ли? — фыркнул Николай.
— Политический обед… Партия… этих — как их там? Конституционно — чего-то бишь… не знаю…[229]
— Ну, шут с ними! Плевать! — крикнул Николай.
— А его по телефону вызывают… Бунт!
— Вот тебе и конституция!.. Ду-р-реха!..
— А уж на бирже что творится! Господи Боже мой! Паника… Бумаги летят… Все головы потеряли…
Действительно, через день стали все фабрики и заводы. Конкины, так гордившиеся всегда добрыми отношениями с рабочими на их «шелковой» фабрике, как в шутку говорил Мятлев, совершенно растерялись. «Неужели нельзя столковаться полюбовно? — огорченно восклицал Конкин. — Я им все дал: больницы, школы, театр… И все-таки недовольны…»
— Ну, времена! — возмущался Капитон. — Вчера толпа пришла снимать рабочих. Тридцать лет у нас люди служили, молчали… А тут, на-поди! Сняли и увели!..
— Требуй прибавки, наконец, да не бастуй! — подхватывал Конкин. — Ведь это по карману бьет…
— Я бы их в три кнута, прохвостов! — И Николай сверкал глазами.
Стачечники держались необычайно стойко. Все были поражены.
— Как же это можно без газет людей оставлять? — говорил вернувшийся на один день из уезда Мятлев. — Это дико! Это произвол… Варварство!.. Чем я виноват, что меня без газеты держат? Разве я хозяин типографии? Бог знает что!
Катерина Федоровна уже поднялась, но не выходила. Она сама кормила девочку. Мужа она видела теперь только ночью, он редко обедал дома. Она догадывалась, что он собирает деньги, что Анна Порфирьевна дала ему крупную сумму. Это её не удивило. Но когда она от Конкиной узнала, что Засецкая тоже, потихоньку, впрочем, от Мятлева, поддерживает стачечников, она расхохоталась. «Вот дура-баба! — говорила она Фимочке и Капитону. — Ей лишь бы роль играть! Ничего не соображает!..» Два раза она видела, как поздно вечером приходил Невзоров. Вера Ивановна, летом выпущенная из тюрьмы, долго сидела у Андрея, а потом уходила, крадучись. А за нею Марья Егоровна… Неизбежная Таня тоже вертелась тут с какими-то поручениями. «Революцию делаете? — в лицо ей засмеялась Катерина Федоровна, когда Таня забежала её поцеловать. — Ну-ну!.. Действуйте… Кашу-то вы заварили, кто только расхлебывать её будет? Скольких людей по миру пустите?..»
— Чепуха!.. Все пойдут на уступки… Вот увидите… Кстати, хотите — брошюрку принесу?..
— А ну вас!.. Отстаньте! Ха!.. Ха!.. Блаженная какая-то!.. Ей-Богу… Даже сердиться на вас невозможно!..
Наконец-то вздохнули свободно… В начале октября кухарка Катерины Федоровны сообщила новости из мясной, где образовался клуб прислуги. Трамваи двинулись. Скоро газеты выйдут… Университет открыт… Через два дня она принесла первый номер «Русских ведомостей»[230]…
— Слава тебе Господи! — говорил Мятлев на вечере у Конкиных. — Одиннадцать дней без газеты сидели!.. Я прямо неврастеником сделался!
— А вольно ж вам! — возражал Капитон. — Я уж сколько дней «Листок»[231] читаю!..
Мятлев брезгливо сморщился.
— Это дело вкуса… Я не признаю уличных газет… И «Русским ведомостям» никогда не изменял…
— У нас кончилось, а в Петербурге началось, — заметил Конкин. — Так и будем чередоваться!..
Стачка кончилась повышением заработной платы. Тобольцев торжествовал и не скрывал своей радости.
— Это они на кабак, на вино теперь прибавку тратить будут, — возражала ему жена. — А несчастные семьи по-прежнему голодать будут… Не видала я разве, как в день расчета они мужей у трактиров ждут?
Кухарка и нянька вторили ей во всем. К великому Удивлению Тобольцева, они злобствовали на рабочих.
— Я бы их в три кнута принял бы! — твердил свое Николай. — И чего потакают! Дур-рачье!.. Себе на шею… Загово-орщики… Будь я губернатором, показал бы я им Кузькину мать! За-го-во-ор-щики!
Казалось, все минуло и жизнь вошла в свою колею. Фимочка опять побежала в «Лион». Опять улицы кипели толпой, а Кузнецкий — праздной, нарядной публикой, дамами, детьми, боннами, пшютами-студентами[232] в куцых фуражках и щегольских пальто… Опять глазели часами у витрин, наводняли днем магазины, вечером театры…
