И вот я поднимаюсь по лестнице, по чистой лестнице нового дома, останавливаюсь перед дверью и вытираю лицо – очень жарко – и стараюсь медленно думать о чем—нибудь – верное средство перестать волноваться.
Дверь открывается, я называю себя и слышу из соседней комнаты его низкий окающий голос:
– Ко мне?
И вот этот человек, которого мы полюбили в юности и с каждым годом, не видя его в глаза, только слыша о его гениальных полетах, с каждым годом любили все больше, выходит ко мне и протягивает сильную руку.
– Товарищ Ч., – говорю я и называю его по имени и отчеству, – едва ли вы помните меня. Это говорит Григорьев. То есть не говорит, а просто Григорьев. Мы встречались в Ленинграде, когда я был учлетом.
Он молчит. Потом говорит с удовольствием:
– Ну как же! Орел был! Помню!
И мы идем в его кабинет, и я начинаю свой рассказ, волнуясь еще больше, потому что оказалось, что он меня помнит…
Это была та самая встреча с Ч., когда он подарил мне свой портрет с надписью: «Если быть – так быть лучшим». Он сказал, что я из той породы, «у которых билет дальнего следования». Он выслушал меня и сказал, что завтра же будет звонить начальнику Главсевморпути о моем проекте.
Глава 12.РОМАШКА.
В двенадцатом часу ночи я простился с Ч. и вернулся к себе. Поздний час для гостей. Но меня ждал гость – правда, непрошеный, но все—таки гость.
Портье сказал:
– К вам.
И навстречу мне поднялся Ромашка.
Нужно полагать, что он не только душой, но и телом приготовился к этому визиту, потому что таким роскошным я его еще не видел. Он был в каком—то широком пальто стального цвета и в мягкой шляпе, которая не сидела, а стояла на его большой неправильной голове. От него пахло одеколоном.
– А, Ромашка, – сказал я весело. – Здравствуй, Сова!
Кажется, он был потрясен таким приветствием.
– А, да, Сова, – улыбаясь, сказал он. – Я совсем забыл, что так меня называли в школе. Но удивительно, как ты помнишь эти школьные прозвища!
Он тоже старался говорить в непринужденном духе.
– Я, брат, все помню. Ты ко мне?
– Если ты не занят.
– Ничуть, – сказал я. – Абсолютно свободен.
В лифте он все время внимательно смотрел на меня: как видно, прикидывал, не пьян ли я и, если пьян, какую выгоду можно извлечь из этого дела. Но я не был пьян – был выпит только один стакан вина за здоровье великого летчика и моего старшего друга…
– Вот ты где живешь, – заметил он, когда я вежливо предложил ему кресло. – Хороший номер.
– Ничего.
Я ждал, что сейчас он спросит, сколько я плачу за номер. Но он не спросил.
– Вообще это хорошая гостиница, – сказал он, – не хуже «Метрополя».
– Пожалуй.
Он надеялся, что я первый начну разговор. Но я сидел, положив ногу на ногу, курил и с глубоким вниманием изучал «Правила для приезжающих», лежавшие под стеклом, которым был покрыт письменный стол. Тогда он вздохнул довольно откровенно и начал.
– Саня, нам нужно поговорить об очень многих вещах, – сказал он серьезно. – И мы, кажется, достаточно культурные люди, чтобы обсудить и решить все это мирным путем, Не так ли?
Очевидно, он еще не забыл, как я однажды решил «все это» не очень мирным путем. Но с каждым словом голос его становился тверже.
– Я не знаю, какие непосредственные причины побудили Катю внезапно уехать из дому, но я вправе спросить: не связаны ли эти причины с твоим появлением?
– А ты бы спросил об этом у Кати, – отвечал я спокойно.
Он замолчал. У него запылали уши, а глаза вдруг стали бешеные, лоб разгладился. Я смотрел на него с интересом.
– Однако мне известно, – начал он снова немного сдавленным голосом, – что она уехала с тобою.
– Совершенно верно. Я даже помогал ей укладывать вещи.
– Так, – сказал он хрипло. Один глаз у него теперь был почти закрыт, а другим он косил – довольно страшная картина. Таким я видел его впервые.
– Так, – снова повторил он.
– Да, так.
– Да.
– Мы помолчали.
