– Смотри-ка, ты, оказывается, не только комиксы читаешь.
– Ну, по правде говоря, я не слишком глубоко изучал творчество Тома, мне про него Селедка рассказывал. Этот Оттуэй придерживался мнения, что все женщины – жуткие дряни, и эту информацию Селедка донес до Бобби в том самом письме. И выдал ей по высшему разряду.
– А ты, конечно, ничего ему не объяснил?
– Конечно, объяснил. Но к тому времени он уже отослал письмо.
– Почему же этот идиот не сказал, чтобы она его не вскрывала?
– Это было первое, что он сделал. «Я только что получила от тебя письмо, моя радость», – сказала она. «Ни в коем случае не вскрывай его, мой ангел», – сказал он. И, разумеется, она его тотчас вскрыла.
Тетушка поджала губы, покачала головой и печально откусила булочку.
– Так вот почему он бродит с таким тухлым видом. Надо полагать, Роберта сразу же разорвала помолвку?
– После пятнадцатиминутной речи, произнесенной на едином вздохе без пробелов и знаков препинания.
– И ты привез Дживса в качестве миротворца?
– Таков был мой план.
– Но если все зашло так далеко…
– …Вы сомневаетесь, что даже Дживс сможет замазать трещину? – Я погладил ее по пучку волос на макушке. – Утрите горькие слезы, дорогая родственница, никакой трещины больше нет. По пути сюда я повстречал Бобби в придорожной пивнушке, и она мне сказала, что после того, как она выдала свою программу и спустила пар, настроение у нее круто изменилось. Она по-прежнему любит Селедку со страстью, кипящей, как масло во фритюрнице, и, когда мы расстались, она помчалась сюда, чтобы ему об этом сказать. Сейчас они наверняка снова неразлучны, как ветчина и яйца. У меня прямо гора с плеч – ведь после того, как Бобби разругалась с Селедкой, она заявила, что собирается выйти замуж за меня.
– Я думала, тебя это обрадует.
– Никоим образом.
– Но почему? Одно время ты был в нее по уши влюблен.
– А теперь – нет. Любовный жар прошел, пелена спала с глаз, мы просто добрые друзья. В чем беда всех влюбленных, престарелая родственница? В том, что зачастую особи одного пола выбирают неподходящих для них особей противоположного пола, поскольку ослеплены прелестями этих последних и не в состоянии судить здраво.
Попробую пояснить. Все мужчины делятся на кроликов и на некроликов, а женщины – на воительниц и на мышек-норушек. Так вот, проблема в том, что мужчина-кролик может увлечься женщиной-воительницей (которая на самом деле подходит только для некролика) и слишком поздно осознает, что ему следовало бы сосредоточить свои усилия на кроткой и домовитой мышке-норушке, с которой они могли бы отлично жить-поживать и дружно хрустеть морковкой.
– Короче говоря, все дело в неверном выборе?
– Именно. Возьмем меня и Бобби. Я не меньше других вижу, как она очаровательна, но я – кролик и всегда буду кроликом, тогда как она неукротимая воительница. Все, что мне нужно, – это спокойная жизнь, а Роберта Уикем ни за что не согласится на спокойную жизнь, даже если эту жизнь ей поднесут на серебряном блюде. Бобби считает, что день прожит зря, если до захода солнца она не совершит ничего такого, что заставит содрогнуться потрясенное человечество. Одним словом, нужно, чтобы ее направляла крепкая мужская рука, каковую я, при всем желании, не смогу ей предоставить. Тогда как с Селедкой никаких проблем в этом смысле не будет, поскольку он настоящий некролик, и для него обуздать взбалмошную женщину – просто детская забава. Вот почему я всячески одобряю и приветствую их союз, и вот отчего, когда она рассказала о своих планах во время нашей последней встречи, я готов был сплясать чечетку от радости. А кстати, где Селедка? Я хочу пожать ему руку и похлопать по плечу.
– Он поехал на пикник с Уилбертом и Филлис.
От меня не ускользнул скрытый смысл этой фразы.
– Ходит за ними хвостом? Заступил на боевое дежурство?
– Да, он ни на минуту не выпускает Уилберта из виду.
– Клептоманов ни на миг нельзя оставлять без присмотра.
– Кого, кого?
– Разве вам не сказали? Уилберт – воришка.
– Как это понимать – воришка?
– А так, что он тащит все, что плохо лежит и не прибито гвоздями.
– Не валяй дурака.
– Я не валяю дурака. Он взял коровий сливочник дяди Тома.
– Знаю.
– Знаете?
– Конечно, знаю.
Ее невозмутимость, граничащая чуть ли не с равнодушием, меня крайне удивила. Я ожидал, что от моих слов ее молодая – пусть даже не столь молодая – кровь застынет в жилах, а каждый волосок ее перманента встанет дыбом, как иглы на взбешенном дикобразе, но она и бровью не повела.
– Будь я проклят, – сказал я. – Как вы спокойно об этом говорите.
– А с чего мне волноваться? Том ему эту штуку продал.
– Продал?!
– Уилберт позвонил ему в Харрогит и предложил цену, а Том связался со мной и велел передать ему сливочник. Это лишний раз показывает, насколько важна для Тома сделка с Хомером. Мне казалось, он скорее согласится лишиться правой руки, чем расстанется с этой коровой.
Я сделал глубокий вдох – к счастью, на сей раз без примеси джина с тоником. Удар был в самое сердце.
– Вы что же, хотите сказать, – произнес я, при этом мой голос дрожал, будто я пел арию для колоратурного сопрано, – что я напрасно терпел танталовы муки?
– Кто это, интересно, подверг тебя танталовым мукам?
– Мамаша Артроуз. Она накрыла меня в комнате Уилберта, когда я искал эту омерзительную корову. Я был уверен, что он ее свистнул и спрятал у себя в спальне.
– И она тебя застукала?
– И не один раз, а дважды.
– И что она сказала?
– Порекомендовала обратиться за помощью к Род-ди Глоссопу, который, как она слышала, не имеет себе равных в лечении тяжелых психических расстройств. Впрочем, нетрудно догадаться, почему она так сказала. Когда она вошла, я на четвереньках выползал из-под туалетного столика, и, несомненно, это обстоятельство показалось ей несколько странным.
– Берти, это просто гениально!
Слово «гениально» показалось мне совершенно неуместным, о чем я ей тут же сообщил. Но мои слова заглушил громкий хохот моей тетушки. Мне никогда прежде не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь так от души смеялся, она затмила даже Бобби в тот день, когда я наступил на грабли и расквасил себе нос.
– Я бы не пожалела пятидесяти гиней, чтобы это увидеть, – сказала она, когда снова получила возможность пользоваться голосовыми связками. – Так ты, говоришь, выползал из-под туалетного столика?
