Какая же она мать?
Отчаяние и сомнения захлестывают ее, как потоп. Месяцы и месяцы страхов и тревог, которые она глубоко затаптывала носком туфли на высоком каблуке, пробиваются наверх из ямы в животе.
Она ужасна. Ужасная Тесс. И она будет ужасной матерью.
Как она справится с этим одна?
Она даже не может переодеться в платье, не застряв в нем. У нее даже нет номера Соломона, чтобы позвать его на помощь. Потому что у нее нет друзей. У нее нет людей, которые были бы рядом. У нее даже секса больше нет, а она так возбуждена, что даже езда по старой грунтовой дороге может ее возбудить.
Что, если бы она жила настоящим моментом, как Соломон? Что, если бы она любила, как Эш? Что, если бы она позволила жизни быть и участвовать в ней, вместо того чтобы идти по головам? Что, если она никогда не найдет свои звезды?
Плач обрушивается на нее как потоп. Горячие слезы текут по щекам, и она погружается в пучину срыва на Пятимильном острове.
Она пытается сесть на край кровати, но платье так тесно, что ей не удается даже этого маленького достоинства.
Вместо этого Тесси рушится на пол в кучу ткани и испускает вопль. Ей хочется только плакать. Она не чувствует себя сияющей, не чувствует себя готовой к рождению ребенка и уж точно не чувствует себя сексуальной.
Ей хочется слезть с террасы, побежать на пляж, зацепиться за буек и уплыть в море. Уплыть.
Далеко, далеко.
С ананасовым коктейлем в руке Соломон открывает дверь в номер и заходит внутрь, но тут его настигает самый ужасающий звук в мире.
Плач.
Тесси плачет.
Из спальни доносится надрывный плач. У Соломона участился пульс.
— Тесси? — кричит он, едва успевая отложить напиток, прежде чем вбежать в спальню.
Он застает ее на полу, как увядшую Золушку, задрапированную в путаницу черной ткани.
— Тесс? — Он опускается на колени у ее ног, протягивая руки, потому что не знает, куда их деть. — Что такое? Что случилось?
— Уходи, Соломон. — Не поднимая головы, все еще фыркая, она поднимает руку, отгоняя его.
— Ты плачешь, — говорит он, идиотски констатируя очевидное.
— И что? — Она вытирает мокрые глаза, по-прежнему отказываясь смотреть на него. — Я всегда плачу. Я люблю плакать.
Его внимание переключается на ее живот, на ее руки, которые обнимают ее, когда тихие рыдания сотрясают ее плечи. В горле у него встает камень, и он едва может вымолвить слова, которые грозят его задушить.
— С ребенком что-то не так?
Страх охватывает его, разжигая страх при мысли о том, что с его сыном может случиться что-то ужасное.
— Нет, — отвечает она, качая белокурой головой. — Это я. Я не в порядке.
Он хмурится.
— Это полная противоположность тому, что ты собой представляешь.
— Откуда ты знаешь? Ты меня даже не знаешь. — Она поднимает лицо. Ее глаза опухшие и с мокрыми ресницами. — Я только и делаю, что отталкиваю людей. Я не знаю, как впустить кого-то в себя. — Она обнимает свой живот. — Что, если я оттолкну Мишку? Что, если я все делаю неправильно? Что если он меня возненавидит?
— Никто не может тебя ненавидеть.
— Ты меня ненавидишь.
У него отпала челюсть. Иисус. Как нож в грудь.
— Я не ненавижу тебя. — Рискнув, он заправляет прядь ее длинных светлых волос за ухо. Затем он опускается и садится рядом с ней. — Конечно, мы еще не разобрались во всем, но... ...я никогда не смогу тебя ненавидеть.
— Сегодня я только и делала, что работала, — говорит она. — Я даже не видела пляж. У меня болят ноги. — И уже более низким голосом: — Я не могу вылезти из платья. Я застряла. Я чувствую себя бегемотом.
Он старается не улыбаться.
— Ты совсем не бегемот.
— Да. Я как... шатающаяся кукла-бабушка. — На ее лице появилось выражение отчаяния. — Я беременна и одинока, Соломон. Я никому не нужна. Никто не хочет ко мне прикасаться.
Его сердце разрывается от искренней боли в ее голосе. Как она может считать себя не просто красивой? Любой мужчина был бы счастлив оказаться в ее орбите.
— Я стараюсь быть в порядке, но я остаюсь одна каждую ночь и каждое утро, и это просто... ...так грустно. — Ее голос замирает на этом слове. — Это так одиноко.
Сомнение в ее голосе, страх, сырая уязвимость ударяют его как кувалдой. Она одинока. Она одна занимается беременностью. Господи, как давно к ней не прикасались? Сколько времени прошло с тех пор, как ей делали комплименты? Кроме Эш, рядом не было никого, кто мог бы ей помочь. Черт возьми, если бы это не было так тяжело для человека.
Приблизившись к ней, он подтолкнул ее подбородок массивным пальцем, заставив встретиться с ним взглядом.
