Смешно было даже подумать, что я могла бы иметь с ним что-то общее. Оказалось, что папа был прав насчет наркотиков.
Дверь Уэста и Кришны всегда была закрыта, шторы задернуты. У них был постоянный поток гостей, они включали громкую музыку и раздражали меня своими поздними часами и запахом сандалового дерева и липко-кислотного дыма из своей комнаты, которым был пропитан весь наш этаж.
Уэст установил аквариум и лампы в каком-то секретном месте — никто, похоже, не знал где — и выращивал небывалый урожай травы. Это по словам Кришны, который часто торчал у наших дверей, болтая с Бриджит и мной.
С Кришной я могу поговорить. Но с Уэстом... нет. То, как он ходит — его развязность, которая не является развязностью — как будто он знает дорогу, даже если он находится в месте, где никогда не был раньше. Из-за его уверенности он кажется старше меня, а Бриджит постоянно рассказывает мне о нем что-то, что закрепляет это впечатление. Очевидно, он одолжил деньги одному парню из психологического класса Бриджит, чтобы тот смог купить билет на самолет, чтобы увидеться со своей девушкой. Уэст взял с него проценты. Мне интересно, ломает ли он коленные чашечки, если кто-то не возвращает ему деньги.
Он больше, чем я могла бы выдержать, даже если бы мне разрешили с ним разговаривать.
Я ограничила свои отношения с Уэстом тем, что смотрела на него издалека — и я бы не сделала даже этого, но ничего не могу с собой поделать. Когда он рядом, я должна смотреть на него.
Он тоже это знает. Однажды он даже ухмыльнулся, когда шел по коридору в полотенце. Боже. Думаю, я была красной целый час после этого.
Я так и не узнала, что он сказал моему отцу. У меня такое чувство, что, чтобы это ни было, он не защищал мою честь. Мне трудно понять, почему он начал это делать сейчас.
Может быть, я должна быть благодарна, но я не могу. Мне не нужны такие парни, как Уэст Левитт, защищающие меня. Он печально известен. Наркоторговля и это лицо, эта улыбка... почти все в кампусе знают, кто он такой.
Он привлечет ко мне внимание. Моя главная цель в жизни на данный момент — исчезнуть.
Когда я мысленно возвращаюсь к столу, Бриджит чистит вареное яйцо и наблюдает за мной. Она привыкла к моим долгим молчаниям. Она яростно предана, бесконечно поддерживает меня. Это лучший человек, которого я могла бы иметь на своей стороне.
— Если люди хотят знать, что я думаю о том, что сделал Уэст? — начала я.
— Да?
— Скажи им, что все это было недоразумением. Я тут ни при чем.
Она наморщила лоб.
— Но я подумала, что это хорошо. Кто-то еще на нашей стороне, верно?
— Я не хочу, чтобы были стороны, Бридж, — мягко говорю я. — Я хочу, чтобы у людей была амнезия на весь этот вопрос. Борьба имеет тенденцию быть вещью, которую люди помнят.
Она прикусывает губу.
— Мне не нужно, чтобы люди связывали меня с ним, ясно? Мне нужно держаться в тени.
— Если ты хочешь, чтобы я так сказала, я так и скажу, — заверила она меня. — На этом все и закончится.
Я пытаюсь улыбнуться и убираю курицу на поднос, затем подтягиваю мятное пирожное ближе и вонзаю вилку в толстый слой глазури. Темная черная глазурь поверх зеленой, такой яркой, что почти неоновой.
Это будет конец.
Хотелось бы верить ей, но я больше не могу делать такие предположения. Я поняла, что, когда зло выползает из змеиной ямы, нужно его выследить и раздавить. Затем нужно предположить, что у него были дети и отправиться на их поиски.
У меня есть прошлое, которое нужно стереть, если я собираюсь претендовать на будущее, которого я всегда хотела — будущее, которое требует, чтобы я поступила в хорошую юридическую школу, чтобы я могла работать клерком у великого судьи и начать заводить связи, которые, по словам моего отца, мне нужны, если я хочу когда-нибудь сама стать судьей. Что я и делаю. Я хочу пойти еще дальше. Офис в штате Вашингтон, округ Колумбия.
Мой папа всегда говорил, что первый шаг к достижению желаемого — это знать, чего ты хочешь и что нужно для этого сделать. Нет ничего постыдного в том, чтобы ставить перед собой высокие цели. Для своего проекта «День истории» в шестом классе я написала книгу президентских лимериков, по одному на каждого президента. К девятому классу я на общественных началах проводила агитацию от двери к двери и попала в списки рассылки демократов колледжа Патнем и республиканцев Патнема еще до того, как получила письмо о зачислении.
Я знаю, чего хочу и знаю, что нужно сделать, чтобы получить это. Для этого нужно много трудиться и жертвовать собой, но также нужно иметь чистое досье. Никаких арестов, никаких скандалов, никаких сексуальных фотографий в интернете.
Мне не нужно, чтобы кто-то ходил и избивал людей от моего имени. Я не могу допустить, чтобы это случилось снова.
Мне нужно поговорить с Уэстом.
Я нахожу его на четвертом этаже библиотеки.
Здесь все заставлено журналами, полки сдвинуты в центре, учебные столы стоят вдоль внешних стен, плюс ксероксный аппарат, за которым я провела слишком много времени, копируя литературную критику Т.С. Элиота в прошлом году.
Уэст стоит у тележки, полной книг, спиной ко мне и ставит на полку толстый красный том чего-то. Мне требуется минута, чтобы понять, что это он. Я уже осмотрела первые три этажа и начала паниковать, что его может здесь не быть. Я заметила, что часто вижу его с тележкой по четвергам во второй половине дня, но это мало что значит.
У него в ушах наушники и я не думаю, что он меня заметил, поэтому на секунду задумалась о том, что хочу ему сказать. Я чувствую себя потной и неухоженной, хотя после обеда я нашла время, чтобы сменить рубашку и накрасить губы.
Никогда не делала этого раньше.
Я никогда не начинала разговор с Уэстом.
Это кажется более пугающим, чем должно быть, не только потому что он такой — запретный, но и потому, что это четвертый этаж. Неписаное правило Патнема гласит, что четвертый этаж библиотеки — это пространство священной тишины.
Уэст берет другую книгу. Чтобы поставить ее на полку, ему приходится тянуться над головой, из-за чего его рубашка поднимается, и я вижу, что джинсы подпоясаны толстым коричневым кожаным ремнем. Его ботинки черные, как и футболка. На ней большой неровный оранжевый шов через всю спину, как будто приплыла акула и прокусила гигантскую дыру, а потом он передал ее семилетнему ребенку, чтобы тот зашил ее.
Я не могу представить, как такая футболка вообще может существовать. Или почему кто-то может ее носить.
Одежда Уэста иногда бывает такой. Просто... случайной.
Мне это даже нравится.
Когда он опускается на пятки и наклоняется над тележкой, его футболка снова поднимается, обнажая часть поясницы.
