Я отворачиваюсь и поднимаю с пола свою сумку и учебник латыни. Я больше не хочу здесь находиться. Не хочу быть рядом с ним, если он собирается причинять мне боль, издеваться надо мной и дразнить меня. Я прихожу сюда не за этим, и я ненавижу, как давление от того, как он смотрел на меня, нарастает на моем лице, колет за переносицей, застревает в горле.
— Кэр, — говорит он.
— Оставь меня в покое.
— Кэр, я заработал сорок баксов. Ясно? Это то, что ты хотела от меня услышать?
Я перестаю собирать свою сумку и просто стою, глядя на него.
Он заработал сорок баксов.
— Сколько ты взял с него?
— Шестьдесят пять.
— За сколько?
— За 22 грамма.
Я повернулась.
— Это много?
— Много денег или много травы?
— И то, и другое.
Он улыбается уже по-настоящему и качает головой.
— Это немного больше, чем берут другие, но трава лучшая. Это самая маленькая сумма, за которую я буду продавать. Почему мы об этом говорим?
И тут у меня сдают нервы. Я пожимаю плечами и смотрю мимо его левого уха.
Я не хочу его спрашивать.
До этого года я никогда не задумывалась о деньгах. Мой отец довольно обеспечен. Я выросла в хорошем доме в безопасном районе в Анкени, недалеко от Де-Мойна и, хотя Патнем не из дешевых, мне не приходилось беспокоиться об оплате обучения. Я всегда знала, что мой отец заплатит за него, сколько бы это ни было.
Но это было до фотографий и это было до того, как я поняла, что, что бы я ни делала, я не могу заставить их исчезнуть. Не в одиночку.
Мне нужно пятнадцать тысяч долларов, — может быть больше, — чтобы нанять компанию, которая продвинет мое имя вниз в поисковых рейтингах и очистит мою репутацию в интернете. Парень, с которым я разговаривала, сказал, что такие дела, как мое, могут быть более сложными, что означает более высокую плату.
У меня нет работы. У меня была одна в средней школе, но папа говорит, что сейчас мне лучше сосредоточиться на учебе. У меня есть сто тысяч долларов на сберегательном счете — моя доля от страховки жизни мамы, умершей от рака, когда я была еще ребенком, но пока мне не исполнится двадцать один год, я не могу их трогать.
Не имея дохода и кредитной истории, я не могу получить пятнадцать тысяч долларов по кредитной карте, не получив подпись в заявлении от отца. Я пыталась.
— Кэролайн? — спрашивает Уэст.
— Что?
Он подходит ближе.
— В чем, собственно, дело?
И я ляпнула самую глупую вещь.
— Ты не должен меня защищать.
Потому что я устала от этого. От того, что меня защищают. От того, что я нуждаюсь в ней.
— Я не защищаю.
— Знаешь, что самое страшное? — спрашиваю я. — Это знать, что я всегда была глупой, защищенной и просто... просто бесполезной. Все говорят мне, что я умная, как будто это так здорово и важно. Поступление в хороший колледж — «о, Кэролайн, как здорово». Но одна плохая вещь случается со мной, и я даже не могу...
Я замолкаю, потому что мне кажется, что я сейчас заплачу и я слишком зла, чтобы поддаться этому.
Уэст делает еще один шаг ближе и вот он уже поглаживает мою руку. Его ладонь ложится на мою шею, поверх волос и он наклоняет меня вперед, пока мой лоб не упирается в его грудь.
— Ты не бесполезна.
— Нет, серьезно, я не могу... Мне нужно, чтобы ты это услышал, хорошо? Потому что дело в том...
— Кэролайн, заткнись.
Но то, как он это сказал, — это определенно самое приятное, что когда-либо заставляло меня замолчать. И его потирающая рука, обхватившая мою спину и прижимающая меня к себе — это тоже приятно. Я чувствую его дыхание. Я чувствую запах его кожи, чувствую, как мои волосы цепляются за щетину под его подбородком.
Здесь гораздо лучше. Мне нравится.
Слишком сильно нравится. Настолько, что я провожу максимально возможный промежуток времени, наслаждаясь его теплом, тяжестью его руки на моей шее, тем, как его ботинок выглядит, застряв между моими ногами. Но потом я должна спросить. Я должна.
