— Мне нужно пиво, — пояснил я, медленно продвигаясь к задней двери. Мой отец всегда держал свое пиво в холодильнике на заднем дворе, так что у мамы было достаточно места в холодильнике для еды.

— Видишь, что происходит, когда ты занимаешься сексом направо и налево? — спросила мама, поворачиваясь, чтобы остановить меня взглядом. — Вот видишь!

— От меня никто никогда не беременел, — резко возразил я, расправляя плечи. — И я бы не стал это делать.

— Ты не можешь знать это наверняка.

— Я чертовски уверен, что сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не произошло, — парировал я, стоя на своем. — Я осторожен, всегда.

— Осторожен не означает, что…

— Элли, — прервал ее мой отец. — Достаточно.

Мама резко закрыла рот.

— Ты злишься вовсе не на Трева. Перестань на него давить.

Тело мамы слегка дрожало от сдерживаемого гнева, но она коротко кивнула.

— Иди за своим пивом, — приказала она, но ее голос немного смягчился. Потом вышла из комнаты, не сказав больше ни слова.

— Господи, — промямлил я, как только она отошла подальше.

— Ей сейчас нелегко приходится, — сказал папа, возвращаясь к нарезанию лука. — Но ты же понимаешь, что это было не из-за тебя, верно?

— Да, понимаю.

— Она пытается понять, о чем думал твой брат, когда оставил этого ребенка, — произнес он, не оборачиваясь ко мне. — После всего, что мы пережили, после всех этих лет надежды и осознания того, что это просто не произойдет для нас, а затем найти другой способ построить нашу семью… черт, я тоже этого не понимаю.

— Просто потому, что это могло быть только на одну ночь, — заметил я, качая головой, хотя он не мог меня видеть. — Но это не причина. Для меня это не было бы причиной.

— Я знаю это, Трев, — произнес он, оглядываясь на меня через плечо и кивая. — Я знаю тебя, сын.

— Я тоже ничего не понимаю.

— Вы с Генри совершенно разные, — объяснил папа, возвращаясь к своей луковице. — Ты, Шейн и Генри такие же разные, как мел, сыр и бифштекс, и это не имеет никакого отношения к тому, как ты выглядишь, или когда ты переехал жить к нам. Ваши личности просто не могут быть более разными.

— Никогда бы не подумал, что он способен на такое, — с отвращением произнес я, выходя на улицу, чтобы взять пару банок пива. А когда вернулся в дом, папа уже споласкивал руки.

— Я тоже не мог себе этого представить, — сказал отец, принимая свое пиво с благодарным кивком. — Но, черт возьми, теперь вы взрослые мужчины. Нужно принимать свои собственные решения и жить своей собственной жизнью. Я просто продолжаю твердить себе, что мы понятия не имеем, при каких обстоятельствах Генри оставил этого ребенка.

— Это чушь собачья, — упрямо возразил я.

Папа протянул руку и сжал мое плечо.

— Запомни одну вещь, Трев, пока ты злишься на своего брата. Возможно, он и не заботился о своих обязанностях так, как мы, но он все же организовал эту страховку жизни, чтобы позаботиться о них на случай, если с ним что-нибудь случится.

— А ты не сердишься? — спросил я, когда он взял блюдо с сырыми гамбургерами.

Отец усмехнулся.

— Если бы он был здесь, я бы задушил этого маленького засранца собственными руками, — пробормотал он, вынося блюдо на улицу.

* * *

Поздно вечером я поехал домой на своем грузовике. Мне всегда нравилось проводить время у родителей, когда у меня было свободное время. Даже после того, как мама выпустила пар на кухне, я еще долго оставался после ужина, болтая с ними обоими. Она, казалось, успокоилась спустя некоторое время, проведенное в одиночестве, и я был благодарен ей за это.

Потому что всегда очень чутко реагировал на мамино настроение. В тот день, когда встретил ее, я влюбился в нее. Мне было семь лет, я стоял на крыльце, окруженный таким количеством деревьев, какого никогда в жизни не видел. Рука социального работника покоилась на моем плече, а потрепанный рюкзак свисал с моей руки. И когда открылась дверь, маленькая белая женщина с нежной улыбкой и приятно пахнущими духами пригласила нас войти. Именно тогда я почувствовал, что сорвал куш. К тому времени я побывал во многих приемных семьях — больше, чем мог вспомнить или сосчитать, — но почему-то сразу почувствовал, что нашел свое место.

Я даже не сильно возражал, когда ее широкогрудый муж (или лучше «с накачанной грудью») вошел в комнату и приветственно обнял ее за поясницу. Нет, это ложь. Сначала мне захотелось, чтобы Майк ушел. Красивая женщина, от которой пахло ванилью, была моей, и мне было трудно смотреть на то, как тот обошел ее и поцеловал. На тот момент у меня было мало хорошего опыта общения с мужчинами, и крупный мужчина казался мне проблемой.

По мере того, как проходили недели, я ни разу не видел, чтобы Майк повышал голос, а тем более руку, в сторону Элли, и он начал расти в моих глазах. В конце концов, я начал проводить время с ним, гуляя по лесу или рыбача в ручье, протекавшим через нашу землю. Со временем наша связь укрепилась, превратившись в нечто постоянное и нерушимое.

Но если быть честным с самим собой, то даже после того, как я начал называть их своими родителями, даже после того, как Майк вытирал глаза во время моего слушания об усыновлении — впервые я увидел, как плачет взрослый мужчина — моей первой любовью, моей самой большой любовью, всегда была Элли. Моя мама.

Поэтому, когда Элли плакала, это отзывалось глубоко в моей душе. Когда же та была счастлива, все мое тело будто становилось легче, казалось, что я могу пробежать несколько миль. Я чувствовал ее эмоции почти так же, как если бы они были моими собственными, и я потратил всю свою жизнь, подстраиваясь под ее настроение, хотя это и сводило ее с ума. Она никогда не поймет моих чувств к ней. Просто не сможет.

Элли приняла в свою семью семилетнего мальчика, у которого никогда в жизни ничего не было, и любила его. Ее любовь не была чем-то таким, что мне нужно было заслужить, и никогда ничем не была обусловлена. Она любила меня, потому что я существовал. Вот так просто. И поскольку это было так просто, я посвятил свою жизнь, чтобы любить ее в ответ.

Думаю, что где-то в глубине души моя любовь к маме была причиной того, что я не мог простить Генри. Помимо того, что от него забеременела какая-то женщина, и тот не поделился со мной, своим братом, и того, что он бросил эту женщину в беде, как и своего ребенка, я не мог простить ему то, как вытянулось лицо Элли, когда я сообщил ей эту новость. И не мог забыть, что тот намеренно доверил именно мне эту новость и возложил на меня бремя обо всем ей рассказать. Вот ведь мелкий засранец.

Когда вошел в дом, там было темно и тихо, и я в миллионный раз пожалел, что у меня нет собаки. Было бы здорово иметь кого-то, с кем можно было бы поболтать, кого-то, кто ждал бы и был бы счастлив видеть меня, когда я вернусь домой. Но я просто не мог оправдать то, что привел щенка домой, когда обычно работал допоздна, и тому пришлось бы быть самому по себе весь день.

Я сбросил ботинки и снял пальто, потом прошел в гостиную и плюхнулся на диван. Приближалось лето, поэтому по телевизору не было ни хрена толкового, но я нашел новый боевик, который еще не видел, и закинул ноги на кофейный столик. Мне нужна была передышка от мыслей о Генри и моей предстоящей поездке.

* * *

Следующая неделя прошла как в тумане — я завершил дела на работе, которые не могли ждать, и готовил свой дом к закрытию на некоторое время. Потому что не был уверен, как долго пробуду в Калифорнии, чтобы познакомиться с маленькой девочкой Генри и ее матерью, но мне чертовски не хотелось возвращаться в грязный дом с холодильником, полным протухшей еды.

Мой дом был построен на участке моих родителей, поэтому я знал, что им будет не сложно приехать и присмотреть за всем, пока меня не будет, но мне не хотелось беспокоить их этим. Я построил свой дом на этом клочке земли отчасти потому, что не мог себе представить, как смогу покинуть лес, который спас меня, когда я был ребенком, и отчасти потому, что знал — мои родители никогда не уедут отсюда, и, в конце концов, я буду нужен им рядом. И мама, и папа были еще довольно молоды и прекрасно ладили, но мой отец проработал лесорубом уже тридцать лет, прежде чем частично вышел на пенсию. И я знал, что настанет тот день, когда у него будут проблемы. Управлять лесопилкой было нелегко. Физическая сторона этой работы гарантировала, что суставы и кости моего отца быстро разрушались, даже если эта самая работа позволяла тому хорошо выглядеть в свои пятьдесят.

Мой телефон зазвонил, когда я готовил ужин из того, что осталось в холодильнике. И ответил, не поднимая его с кухонного стола.

— Алло? — ответил я, едва обращая внимание на того, кто звонил.

— Трев? — позвала Анита. — Почему тебя так плохо слышно?

— Ты на громкой связи. Что случилось? — спросил я, сморщив нос, когда понял, что брокколи, которую собирался бросить на сковородку, оказалась склизкой у основания. Дерьмо.

Ани была подружкой моего двоюродного брата Брама, но также та была одной из приемных детей, которых взяли к себе мои тетя и дядя, когда мы были подростками. Так что я знал ее половину своей жизни. Она была немного грубовата, отпускала несмешные шутки, которые редко были уместны, и никогда никому не давала спуску. А еще была одной из моих лучших подруг. Ани была из тех, кто будет сражаться с тобой, пока не выдохнется, а потом — защищать перед другими, как только переведет дыхание.

— Нам с Ариэль скучно, — пожаловалась она. — Брам работает допоздна, так что мы приедем.

— Вы уже поужинали? — спросил я, оглядывая свои жалкие жареные овощи.

— Да.

— Хорошо, — сказал я, кивая. — Увидимся через несколько минут.