Джебрасси выбрал голубой скафандр и надел его без посторонней помощи. Похоже, юноша был создан для подобных действий. Гентун поделился с ним этим наблюдением, и молодой воин пожал плечами.
— Я ничего не помню до самого последнего момента… вообще ничего. Впрочем, мое тело, похоже, само знает, что и как делать. Или… или Библиотекарь до сих пор рассказывает мне мою же историю, только с небольшим опережением.
Эта ремарка поразила Гентуна. Спрашивается, кто теперь будет вожаком, а кто ведомым? Видно, меняются не только расстояния.
Хранитель примерил один из инструкторских доспехов. Тот вполне подошел к его куда более внушительному росту. Рукавицы он герметизировать не стал, пока что оставил как есть.
— У нас гости, — внезапно подал голос юноша.
Вдали появилась маленькая фигурка — ее силуэт бледно светился на фоне черных клякс, которые замарали песок и дно сливного канала. Фигурка перемещалась неловкими, судорожными скачками.
— Явно не из наших, — заметил Джебрасси, наливаясь тревогой. — А по росту не подходит под Высокана.
Гентун удлинил визуальный фокус, насколько позволяли возможности рядового Ремонтника. На поверку фигурка оказалась эпитомом, частью Великого Эйдолона.
Пришлось подождать.
— А я его знаю, — сказал Джебрасси. — Физиономия знакомая.
— У него имеется лицо? — поразился Хранитель.
Фигурка удивительно быстро покрыла остаток дистанции.
— Я пережил чудовищные потрясения, — первым делом пожаловался эпитом, присоединяясь к ним на песчаном дне канала. — Вернул себе первородную, материальную сущность. Похоже, до сих пор не везде все срослось. — Он приподнял бледную ручонку и покрутил ею в воздухе, скептически приглядываясь к пальцам, словно видел их впервые. — Ну что ты будешь делать, сплошные ограничения…
Эпитом с завистью взглянул на цветочный перст Гентуна.
— А что, он действительно полезен? Похоже, удобная вещица.
Гентун скривился при воспоминании о собственном возвращении к первородной массе — затем от неловкости сжал кулаки. В приличном обществе не принято упоминать цветочные персты.
— До моей окончательной закалки остается несколько часов, — сообщил эпитом. — Так что здесь… я какое-то время выживу. Но мне понадобится защита, как у вас. Вы чудесно смотритесь.
— Как нам следует обращаться к вам, Эйдолон? — спросил Гентун, чье недоумение приняло форму извращенной вежливости. Старый ритуал определенно ушел в прошлое. Насколько ему было известно, никто из Великих Эйдолонов никогда не возвращался к первородной ипостаси. В нынешних же условиях такой поступок выглядел оскорбительным — издевка и наглое присвоение последних привилегий, которыми располагали низшие касты.
— Зовите меня Полибибл, — ответил эпитом. — Кстати, через некоторое время я окончательно обрету мужскую форму — дань традиции, — так что у нас будет чисто мужская компания. Хотя подлинную сексуальность мы, похоже, все утратили — при возможном исключении в лице нашего юного протеже.
Наступила очередь Джебрасси испытывать неловкость.
— Я в некотором роде представляю собой наилучшую часть Библиотекаря — или, по крайней мере, готов придерживаться этой иллюзии, пока мне не докажут обратное, — продолжал разглагольствовать эпитом. — Не согласитесь ли вы, о друзья, взять меня в спутники? Обещаю вести себя скромно — по мере возможности. Может статься, я даже окажусь полезным — вот как этот замечательный цветочный палец.
Гентун резким движением натянул рукавицы до отказа, загерметизировал и убрал руки за спину.
Эпитом плюхнулся в песок и восторженно пропустил серую крупнозернистую массу сквозь пальцы.
Джебрасси со странным удовольствием отнесся к появлению фрагмента Библиотекаря, который так много заботы проявил о юном воине в башне. С другой стороны, воочию видеть уплотнившуюся, но знакомую фигурку здесь, в этом непривычном месте… несколько ошарашивало.
— О какой пользе вы говорите? — спросил он.
— Я принес вот это. — Полибибл показал серый ящичек. — Без него… ничего не произойдет. По крайней мере, ничего важного. Все попросту прекратится. Учитывая, сколько было затрачено времени и трудов, такая концовка разочаровывает, не находите?
ГЛАВА 87
ХАОС
Сколько времени они шли? Годы? Всю жизнь?
Путепроходцы потихоньку адаптировались к Хаосу, хотя это давалось страшным напряжением сил и воли. Они вышли на новый уровень изощренности — научились нарушать правила, стали экспертами по пересечению колейных путей, порой даже дерзко следовали прямо по ним. Судя по всему, колеи обладали определенной предсказуемостью. Если рядом не было иных путешественников — ибо встречались и иные, более странные создания, нежели Молчальники, — колеи напоминали широкие, гладкие дороги, будто сделанные из стекла. Когда кто-то приближался, причем задолго до момента визуального контакта, колеи становились губчатыми и норовили всосать ступни. Как правило, оставалось достаточно времени укрыться на обочине, закопавшись в щебень и мусор.
Да, Хаос производил впечатление мусорной свалки. Куда ни кинь взгляд, всюду разбросанные вещи непонятного назначения, поломанные, ненужные, по большей части закопченные — и, казалось, лишенные всякой жизненной силы. Масса мест для игр в прятки.
Никто не пострадал с момента гибели Перфа — впрочем, это означало лишь, что им везло. По дороге чаще встречались свидетельства обратного — злосчастные, трансформированные предшественники.
На коротких привалах — там, где Хаос не был слишком уж извращенным, и где действовали кое-какие старые правила, — если броня подтверждала, что место безопасное, они снимали шлемы и вдыхали то, что осталось от древней атмосферы Земли.
Ничего приятного в этом не было, однако непривычность воздуха позволяла хоть немного растормошить тянущуюся скуку вечно меняющегося, непредсказуемого и зачастую неописуемого мира.
Путешествие провело их по ряду грандиозных памятников слабоумию Тифона. Пилигримы придумывали им названия сообразно тому, что видели: Жуткая Путаница, Пылающая Куча, Канава Последнего Шанса, Молчаливая Свалка. Вот это, последнее, представляло собой многомильное кладбище изношенных, выкинутых за ненадобностью Молчальников, чьи остекленевшие глаза уже не рыскали, а попросту пялились в никуда. Возможно, они были слепы.
И при этом не мертвы.
Никакой окончательности, сострадания, смысла.
Сколько раз пилигримов преследовали вещи, которых они не могли видеть… и не сосчитаешь. Их скафандры — да маяк Кальпы, до сих пор высылавший поющие импульсы, — служили проводниками в этой стране бездонных тектонических разломов, заполненных застоялой, пенящейся массой, где плавали или тонули непонятные штуковины.
Путепроходцы обходили озера голубого пламени, от которых на побуревших скалах дергались тени, напоминая марионеток в кукольном театре. Напряжение, с которым давался путь, носило не столько физический, сколько психологический характер.
Они были созданы из обычного вещества. Материя — облеченная в форму, характерную для членов древнего племени, — не способна на абсорбцию такого объема странностей: для этого требовалось высвободить часть памяти или попросту остановить восприятие, дать ему передышку. Увы, передышки как раз и не предусматривалось.
Неудивительно, что увиденные ужасы быстро забывались. Хоть на этом спасибо.
