Главк держал курс на юг. Свернув из медленного ряда на Западный мост, он неожиданно издал резкий, пронзительный присвист и, поминутно тряся головой, с силой зажмурился и оскалил зубы, будто хотел что-то раздавить во рту.

— Попался! — зашипел он, потирая брови.

Пенелопа полулежала, плечом навалившись на дверь, — крохотные глазки вялы и безразличны ко всему. Одинокая оса выбралась из-под воротника и заковыляла по жирной шейной складке. Дождь уныло стучал по крыше мини-фургона, время от времени срабатывали «дворники», размазывая водяные потеки. В утренний час старая эстакадная трасса была полупустынна. На востоке, в мокрой хмари брезжила робкая заря.

На заднем сиденье шевельнулся мешок.

— А, — кивнул Главк, — мы уже не скорлупа, не так ли, мой мальчик?

Пенелопа горстью смахнула осу с подбородка и раздавила пленницу о ноготь большого пальца. Главк восхищался ее стойкостью и упорством — но отнюдь не остальными чертами характера. Она не испытывала привязанности ни к чему. Совсем. Уже четвертая партнерша по счету, Пенелопа была с ним дольше всех — лет шестьдесят с гаком. В обмен на это она не старела, просто росла — как по объему, так и по степени непривлекательности. Другие партнерши, напротив, истончались и скукоживались. Скажем, вторую из них он вообще некоторое время носил в кармане. А третья за какие-то несколько дней просто-напросто выцвела, будто долго пролежала на солнце, — после чего одним прекрасным утром исчезла. Судя по всему, она до сих пор обитала в их старом доме — хотя видеть ее уже никто и никогда не сможет, да оно и не важно.

Глаза Пенелопы распахнулись.

— Мне кажется, оно вернулось.

Главк повернул к ней оценивающий взгляд.

— Точно?

— Оно плачет, — ответила Пенелопа.

Мешковина лезла в рот при каждом вдохе. Даже дыхание — и то, казалось, липло к лицу Джека с несвежей, утешительной определенностью. Так недолго и задохнуться. Умереть. Что угодно — лишь бы не обратно в то место, на гиблые земли, где царствует гниение на пару с отчаянием.

Джек действительно плакал, тихо и ровно. После того как его выдернули из чистилища, после того как он оказался на пороге ада, его слезы никакого отношения не имели к мужеству или страху — они были вызваны великой скорбью, равной которой он никогда не испытывал.

Из материи ушла вся радость.

Он против собственной воли припомнил, как едва не прорвался через… барьер, словно едва запекшаяся корка над свежей раной…

— От него несет горелым, — заметила Пенелопа.

— Ну и пусть.

В глазах Главка, однако, появилась легкая дымка беспокойства. Он глянул из бокового окна на дождь, молнии. Воздух загустел, серый свет пульсировал под кромкой грозы широкими, плотными волнами. Или все дело в крови, прокачиваемой сквозь его жесткое, как кремнистый желвак, сердце?

Главк фыркнул, сбрасывая озабоченность.

— Мы ему почистим перышки. Такой вони и в аду не встретишь.

— Не в аду, — согласилась Пенелопа.

Джек прислушивался из мешка. Он и вправду попахивал — на редкость гнусно. Зажимание ноздрей не помогало, поэтому он решил просто не обращать внимания.

Колоссальным усилием, собрав мужество, Джек осторожно потянулся обратно, в стремнины судеб. Во всех ближайших ситуациях прослеживалась напряженность, вязкая плотность. При таких обстоятельствах даже самые прочные мировые линии склонны выбиваться из общей канвы. Сейчас его куда-то везут в грузовике или мини-фургоне. Вблизи не видно никаких ДТП, лопнувших шин, любых полезных случайностей. Он слишком глубоко продвинулся по весьма устойчивой и надежной линии. Все имеющиеся альтернативы держали его здесь, хотя… не обязательно в мешке, пусть и очень прочном, без надрывов или, скажем, швов…

— Эй, вонючка! Даже и не думай, — посоветовал Главк.

От звука этого голоса — словно мать утешает расстроенного ребенка — Джека вновь окатила липкая, приторная сладость. Все будет хорошо… Он слишком устал для борьбы. Он чуть ли не с радостью испытал сахарное чувство правильного порядка вещей, которое тут же перебродило в спиритуальный ликер, заглушая все надежды, всю боль…

— Потерпи, скоро будем дома, — сказал Главк. — Тебе понравится.

— Ему понравится? — удивленно переспросила Пенелопа и поежилась на застонавшем сиденье. — А вот мне — ни за что.

— Надо будет смыть эту вонь, пока ее кое-кто не учуял. Кое-кто недоношенный и, может статься, слишком прыткий.

Главк цокнул языком — жестко и громко. Джек не мог понять, как он это сделал.

Словно лязгнули громадные рачьи клешни.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ НУЛЕЙГЛАВА 39

ПЕРВЫЙ БИОН

Уверенно встав на диск холодного, жесткого света, Гентун летел между сияющими серебристыми трубами, над глянцевитыми каньонами, вдоль многомильных стен, до самых верхних ярусов Первого биона — на территорию урбаний Великих Эйдолонов.

Когда-то — если верить легендам — люди считали, что Вселенная просуществует не дольше нескольких десятков миллиардов лет. Никто из обитателей Яркости — теплой, сверкающей утробы последнего триллиона столетий — понятия не имел, как долго будет тянуться история, как часто станут повторяться ее жестокие шаблоны: войны, которые шли миллиарды и даже триллионы лет — уничтожение Квадриллионов мыслящих существ, — сожжение несметного количества небес идиотским пламенем несчетных преисподних.

Вслед за неизбежной бесплотной божественностью мириадов цивилизаций последовал столь же неизбежный коллапс, низвержение к индивидуальным телам, ввергнутым в мрачное невежество, забвение утраченных вершин… Циклические подъемы и спады — словно удары сердца, раздираемого бесконечным и безжалостным временем.

Никто из живших в изначальные миллиардолетия и представить не мог, что стареющий космос станет дряблым и фрагментированным, что его частям потребуется перепланировка, достройка, замена — и что осколки забытого прошлого станут откалываться, дрейфовать и ударяться о настоящее.

Что же касается последнего Триллениума, залитого тенью нависшего Хаоса, то большинство легенд повествовало об эпохе Войн за материальную массу. Бозонные Асуры переросли границы своего господства над световыми годами темной материи, претендуя на власть над всеми… но их покорили мезонные Канджуры, коих, в свою очередь, разбили Девы — созданные по подобию интегральных кварков. Расе Дев пришлось уступить место ноотикам. Ноотическую материю вряд ли можно вообще считать материей — скорее, это нечто вроде ковенантного соглашения, связывающего пространство, фатум и два из семи аспектов времени — темпоральные степени свободы.

Ноотики — самоназвание: Эйдолоны — поместили всех выживших в искусственные галактики и почти каждого заставили обратиться в себе подобных. Последние остатки первородной материи перевезли и законсервировали в местах с наиболее длительными периодами непрерывной истории, в число которых входила и Земля, — превратив их в своеобразные ковчеги.

Лишь слуги старой Земли — по большей части Ремонтники и Формовщицы — получили соизволение остаться первородными. Впрочем, в основной своей массе они решили-таки сменить сущность. На какое-то время даже Гентун поддался искушению — пока его не поставили на должность Хранителя. Ноотическая материя гарантировала более безопасную и удобную среду обитания, более эффективные мыслительные процессы и куда более разнообразные и предельно изощренные органы воздействия. В каждой элементарной частице ноотиков был заранее запрограммирован набор всевозможных поведенческих характеристик, которые можно было встраивать в беспрецедентные по своему масштабу функции — предельная форма порабощения.

В последние века Триллениума полный ментальный контроль своего ноотического «я» превратил большинство этих разумов в эксцентриков самого разнообразного — неисчислимого — толка, тем самым гарантируя их доминирующее положение.

Что же касается Гентуна, мифы о Войнах за материальную массу до сих пор служили ему великим уроком: в обществе демиургов простой смертный обязан вести себя скромно.

Фотонный диск быстро скользил сквозь перемежающиеся регионы материи и света, над плотными жилищами и дорогами, вдоль которых шагали столь же плотные обитатели, хотя когда механическое движение им наскучивало, они взлетали ввысь, подобно эфемерным вихрям, переходя на более бесплотные пути — в царство разума, пульсирующего искусством и достижениями десяти триллионов лет истории.

Диск пролетал над ленточными кварталами, населенными бывшими Девами, которые ныне отказывались от любых технологических новшеств, за исключением самых экстремальных. Они настояли на том, чтобы их жилые районы были построены в виде бобин, медленно разматывающих ленты обновления и локализации шириной с полмили, каждую из которых усеивали фестоны пузырчатых обиталищ, когнитивных галерей и регенерационных ферм. Толпы имажинантных образов — ментальных проекций местных жителей — обрели форму вокруг Гемтуна, проявляя вялое любопытство — но, распознав в нем низкородного Ремонтника, тут же сплющились и поблекли.

Порой Гентуну приходило на ум, что наиболее продвинутые урбании Кальпы были ничуть не менее странными, чем внешний Хаос, — пока не наступал очередной шанс узреть его воочию. В сравнении с ним высшие урбании и ленточные кварталы были не в пример уютнее и привычнее.