Джебрасси принялся старательно читать вслух. Когда у него начинал заплетаться язык, вступала Тиадба. Так, на пару, они осилили некое «предисловие» (вводные страницы, предположили они) и приняли прочитанное за чистую правду, подобно невинным детенышам, едва покинувшим креш-ясли. Многое, очень многое было за гранью постижения… всего лишь звуки, поднимавшиеся со страниц, но звуки эти несли зловещий, и тем самым убедительный смысл, словно Джебрасси с Тиадбой обладали какими-то общими врожденными чертами, точками соприкосновения с Сангмером и теми, кого он описывал.
Мы вышли в гибельное странствие меж разбитых галактик в свихнувшемся корабле — умерли и воскресли, чтобы вновь возжаждать смерти, — мы вернулись к родному очагу путями ужаса, неся спасение Земле — и когда мы прибыли, то наш триумф стал нашим палачом, нашему безумию славословил круг обожателей, которых мы некогда считали смертельными врагами.
Сквозь тернии обрел я силу и малую толику свободы, — чтобы отдать их без остатка за любовь, час утраты которой еще поджидал меня. Таков исход моего путешествия в царство Шен, чьи обитатели отрицают свое происхождение от людей и не признают общности с народом пятиста галактик.
Я пишу эти строки ради одной цели: возродить энтузиазм Кальпы, которую почти не заботит то, что лежит за ее стенами; я надеюсь на повторное разрешение — пусть не поручение, так хотя бы соизволение — совершить последний поход, куда более краткий, куда более опасный, — поход, из которого никому из нас не суждено вернуться.
Джебрасси втянул воздух сквозь зубы.
— Вряд ли нас ждет счастливая повесть, — тихо пробормотал он.
— Боюсь, ты прав…
Юноша бережно отодвинул любопытствующего жука, который пытался залезть на раскрытую книгу, и вместе с Тиадбой, сплетя под столом пальцы, обратился к следующей странице.
Продолжение, как выяснилось, далось сложнее — буквожукам надоело, что их все время перетасовывают, и они перестали составлять полезные строчки.
В конечном итоге Джебрасси прикрыл веки и вскоре задремал. Убедившись, что он спит, Тиадба забежала вперед на толщину пальца. Ей казалось, что она способна чувствовать книгу — ее связи, ее форму, — так что теперь, предоставленная самой себе, она инстинктивно решила перескочить к страницам, которые могли бы — почти — ответить на ее вопросы. Моя супруга, сконденсированная из забытых принципов… Пылающий нимб, вековечная тень… Мы примирились с Ишанаксадой — самой энергичной, разумной и могущественной из всех известных мне женщин, — даже слились в «плоть едину». В нашей жизни она стремилась к совершенству посредством конфликта, к идеалу путем раздора, к исправлению через победу и поражение — величайший вклад Gens simia[8] в человеческий триумф Триллениума, по ее словам — и я не смею оспаривать ее странные познания. Подобно всем Девам, она связывает себя с Gens simia Дщерь Великого Эйдолона, единственная и уникальная во всех отношениях, цепляется за семейные узы прошлого — какими бы искусственными они ни были, особенно в ее случае. Мои парентали, как и все прочие Ремонтники, столь же иррационально настаивают на своем происхождении от Gens avia[9] — наследие, уходящее глубоко в эпоху Яркости. Никто не понимает ныне сии корни, — но оставшиеся пряди почитаемы и заботливо хранимы… В середине свадебного торжества мои парентали потребовали уплатить традиционную виру за ритуальное пожирание и проглатывание предков, которое практиковали Gens simia в обрядах «Насыщения». Должен признаться, что Ишанаксада извращенно наслаждалась этим мифом. Она с энтузиазмом уплатила виру, и вскорости я узнал, почему — когда она заявила права на господство в брачном гнезде. Таковы суть причины нашего первого диспута в качестве связанных законными узами партнеров, глупого спора о Пиршествах-из-Дичи. В разгар этих архаичных, ритуальных безумств я уступил ее домогательствам, кротко склонив выю, — и вынужден был терпеть, храня скорбное молчание, пока она грызла мою так называемую «ножку», глодала «крылышко», после чего занялась «грудкой». Увы, во сохранение личного достоинства пришлось мне усмирить естественно-природные реакции. Ишанаксада взглянула мне в лицо, отирая алые от крови губы и наблюдая за тем, как регенерирует моя истерзанная плоть, заявила о том, что мы составляем собой идеальный баланс, — что она и впредь будет насыщаться, а я будут обязан служить ей в качестве брашно, получая за это ничтожнейшее вознаграждение. Я полагал, она шутит. Однако вскоре обнаружил, что такие шутки весьма докучливы…
Тиадба подчеркнула последние слова ногтем, не вполне понимая, что они означают. Девушка злилась, испытывая дискомфорт от вещей, которые казались странными. «Она что, его вправду грызла?» — прошептала она ошеломленно. Тиадба подумала даже, что такие пассажи вряд ли годятся для Джебрасси, и решила вырвать страницу — однако та оказалась слишком прочной и не поддалась.
И все же что-то шевельнулось в ней, где-то глубоко внутри. Мерное течение незнакомых слов проникло в душу, разбередило воспоминания о событиях, которые девушка, по ее собственному убеждению, никогда прежде не переживала.
Прежде чем перевернуть следующую страницу, она, сама пребывая в полудреме, бросила взгляд на Джебрасси — такой умиротворенный, лежит рядышком — и подумала о партнерах, о парах, о любовниках — существовавших во всех непостижимых мирах времени.
ГЛАВА 41
Астианакс принял Гентуна возле прозрачного стенда со сверкающими ноотическими инструментами, которые он методично прикладывал — не касаясь — к симулакрическому изображению. Объект его занятий в какой-то мере напоминал представителя древнего племени, хотя и был массивнее, плотнее, не столь грациозен и отличался пониженной волосатостью.
Окружавшая их зала менялась по прихоти Великого Эйдолона. Гентуну пришлось несколько раз перейти с места на место, чтобы его чем-нибудь не опалило, обморозило или попросту раздавило. Из уважения к князю он поначалу перевел свой плащ в минимальный режим, однако теперь попытался незаметно поднять уровень защиты.
И это еще Астианакс пытался быть вежливым.
— Порой я задаюсь вопросом, — начал тот, поворачивая симулакру. — Неужели наш земной предок выглядел вот так! Он не столь симпатичен, как твои питомцы из древнего племени, разумеется… но все же более убедителен в своей неуклюжести и топорности.
— Весьма убедителен, — согласился Гентун. — Впрочем, мы никогда этого не узнаем. Архивные свидетельства давно утрачены.
— Было бы забавно сравнить, — вслух размышлял Астианакс. — Если, конечно, ты не боишься конкуренции.
Симулакра глазела на них, недоуменно хлопая ресницами.
— Как полагаешь ты, Хранитель, если я закреплю его форму и выпущу в Ярусы, он тоже будет видеть сны! — спросил Астианакс. — Станет ли он вести себя подобно нашим предкам, при каждом сновидении сбрасывая ненужные мировые линии, непройденные судьбы?
Эйдолоны редко поминали судьбу. Их внутренняя организация препятствовала появлению вариаций вдоль пятого измерения — все фатумы автоматически оптимизировались в единый путь. Такое отсутствие гибкости делало их особо уязвимыми перед лицом Хаоса.
Гентун обошел вокруг симулакры.
— Возможно, — наконец сказал он.
— Если бы удалось проследить комбинированную прядь этого создания и его племени к истоку, — продолжал Астианакс, — связать столь сенситивное, сотворенное из первородной материи животное с его ближайшими предками, сколь бы далеко они ни отстояли… смогло бы это существо дать нам свидетельства об утраченном прошлом? Впрочем, для этого пришлось бы постулировать, что его мировые линии способны стыковаться и совмещаться с аналогичными прядями ретрокаузально — подобно примитивным генетическим цепочкам.
— Такие эксперименты уже проводились, но без положительных результатов.
Гентун осторожничал: неизвестно, что конкретно знал Ратуш-Князь, или какой информацией успели обменяться Великие Эйдолоны за половину вечности, потраченной на увертки и отговорки.
— И все же именно в этом заключается твоя цель — подтверждение некоего события в далеком прошлом. Финального акта разрушения. Я прав?
— Вы никогда не ошибаетесь, — поклонился Гентун.
Астианакс заморозил симулакру, затем растворил ее.
Ком первородной массы влажно шлепнулся на платформу.
