— Ну, я постаралась выстроить мостик, но теперь не думаю, что это сработало, и я просто не знаю, что делать.

Как, чёрт возьми, она воспримет это? Должно быть, у меня сдали нервы от того, что нахожусь здесь, раз я так начала. Но она отъезжает на своем стуле на колёсах и задаёт мне, по меньшей мере, дюжину наводящих вопросов, чтобы помочь лучше понять ситуацию.

Я кое-как отвечаю. Возможно, это выглядит вдумчиво, но на самом деле я не могу перестать смотреть на часы. Прошло четырнадцать минут. Почему, чёрт побери, моя мама не нашла записку? Она была на пути к дому. Значит, у неё не должно было занять много времени, чтобы примчаться сюда.

Естественно, она бы, по крайней мере, позвонила, верно? Когда ваша дочь оставляет записку, полную душевной драмы, заканчивающуюся как: «Если ты хочешь узнать, что со мной происходит, ты можешь позвонить моему психотерапевту. Она знает, насколько всё на самом деле плохо».

— Хлоя, должна отметить, ты держишься очень отстранённо.

— Простите. — Это всё, что я могу из себя выдавить. Я становлюсь полностью опустошённой.

Боже, не знаю, кого я хочу обмануть. Это смешной план, и он никогда бы не сработал.

Я слышу звонок во входную дверь и делаю над собой огромное усилие, чтобы не усмехнуться. Вместо этого я хлюпаю носом и смотрю вниз на руки. Возможно, мне следует что-то сказать? Что, чёрт побери, она у меня только что спросила?

— Я просто хочу, чтобы всё снова стало нормально. — Надеюсь, такой ответ прокатит.

Я слышу снаружи мамин голос. Даже несмотря на то, что он приглушён стенами, различаю в нём командные нотки. Я была по ту сторону этого тона, поэтому моё сердце ноет за бедную маленькую секретаршу, которой он предназначен.

Взгляд доктора Киркпатрик быстро переключается на дверь, недовольная гримаса на мгновение морщит её губы перед тем, как она снова смотрит на меня.

— Возможно, для тебя настала пора переосмыслить «нормальность», чтобы прийти к пониманию того, что происходит сейчас.

— Не понимаю, почему всё просто не может быть как раньше.

— Есть времена, когда перемены неизбежны.

— Я не хочу перемен!

Мой голос звучит как у двухлетнего плаксивого ребенка, но мне плевать. Её взгляд снова переключается на дверь, за которой голос моей мамы становится громче, словно в театральной постановке. Секретарша отбивается, как может, но моя мама — это сила, с которой нужно считаться.

Я строю озабоченное выражение лица.

— Там всё в порядке?

— Уверена, что да.

Мама кричит что-то очень похожее на «я засужу тебя», и мои плечи сжимаются.

— Вам точно не стоит проверить?

— Это поможет тебе расслабиться?

Тяжело сглатываю, сгорбив плечи.

— Определённо.

Она выскальзывает наружу, забирая свой блокнот с собой. Я срываюсь с кушетки, как только слышу щелчок закрывшейся двери. На её маленьком столе скудно, в верхнем ящике маркеры и зажимы для бумаги. Большинство закрыто. Проклятье.

Я вздыхаю, прислонившись к столу. Краем глаза замечаю кожаный ремешок. Её портфель.

Через дверь я слышу, как доктор Киркпатрик пытается успокоить мою мать. Возможно, она ничего не скажет про то, что я здесь. Тот факт, что в этот момент она спорит с моей мамой, является нарушением врачебной тайны. Но, думаю, этот спор будет безуспешным.

Я откидываю тяжелый кожаный полог её сумки и пролистываю многочисленные счета и образовательные статьи. Есть несколько файлов с незнакомыми именами пациентов, но больше ничего. Нет, это не может быть очередным тупиком. Просто не может.

Я снова пролистываю файлы, и мои пальцы цепляются за тонкую обёрточную бумагу, которую я прежде не заметила. Заголовка нет.

Тяну её наружу и просматриваю бумаги. Это записи по медитации. Записи по учебной стратегии. Я просматриваю бумаги, скрепленные вместе и это… о, боже. О, боже, это не может быть правдой.

Но так и есть.

Мои колени опасно слабеют. Я заставляю их держаться только силой воли, мои пальцы крепко зажимают скрепленные бумаги.

На первой странице список исследовательской группы. На второй список химических побочных эффектов. Я вижу маленькие красные пометки точками напротив каждого из имён на первом листе. Своего рода код. Или перечень проверочных операций.

Я слышу звон дверного колокольчика и бросаю папку обратно в её сумку, держа в руках эти документы. Кровь стучит в ушах, пока я закрываю сумку и засовываю её обратно под стол. Дрожащими руками складываю документы и глубоко засовываю их к себе в сумку. Я всё ещё вожусь с молнией, когда доктор Киркпатрик возвращается, качая головой.

— Приношу извинения за то, что нас прервали. Хлоя, ты в порядке?

Сомневаюсь. Моё сердце бьётся со скоростью, наверное, три тысячи ударов в минуту, а дышу я чаще, чем колибри. Говорю только то, о чём могу думать:

— Это же была моя мама?

Это… о, боже, это блестяще. Я даже не думала об этом, когда вынашивала свой план, но моя мама вмешалась в этот внеплановый сеанс. Да, это, безусловно, является уважительной причиной для паники.

Доктор Киркпатрик садится в кресло и смотрит на меня так, будто вычислила весь план.

— Да, это была она. Что-то подсказывает мне, что ты не удивлена её приходу, учитывая тревожную записку, которую ты оставила на кухонном столе.

Я опускаю взгляд и кусаю нижнюю губу, надеясь, что моя лишающая трудоспособности паника пройдет под влиянием стыда.

— Хлоя, возможно ли, что какая-то часть тебя хотела, чтобы твоя мать пришла сюда и доказала твою значимость?

Единственная вещь, которую моя мама доказала, появившись здесь, — это то, что контроль нужен ей так же сильно, как большинству из нас — кислород. Но этого я не говорю. Я делаю уязвлённое выражение лица и поднимаю на неё глаза.

— Возможно, — говорю я слабым голосом.

Доктор Киркпатрик наклоняет голову и ждёт какое-то время. Оно тянется слишком долго, так долго, что я начинаю думать, насколько близко сижу к женщине, которая похитила мою память. Думаю о маленьких красных пометках рядом с нашими именами, и это всё, что я могу сделать, чтобы не сорваться с кушетки и не выбежать за дверь.

— Хлоя, это понятно, что ты жаждешь внимания от мамы, нуждаешься в доказательствах её любви. Но, возможно, нам стоит поговорить о более конструктивных способах для удовлетворения твоих потребностей?

Я киваю, и это легче, чем должно быть, учитывая, с кого началось всё дерьмо, которое происходит сейчас. Но ничего. Она может проповедовать всё, что захочет. Если у меня в сумке именно то, что я думаю, уверена, что в следующий раз, когда я услышу её слова, она будет держать руку на Библии, а справа от неё будет сидеть судья.

Глава 26

Адам паркуется на школьной парковке через пять минут после того, как сказал, что подъезжает. Я выбираюсь из своей машины и забираюсь к нему на переднее сиденье. Он переоделся и принял душ, но по-прежнему выглядит ужасно расстроенным. И даже когда он пропускает пальцы сквозь мои волосы и шепчет «привет» возле моих губ, я не могу поцелуем стереть это выражение с его лица. Не в этот раз.

— Так что случилось? — спрашивает он.