А если ошибаюсь, карьера доктора Киркпатрик будет разрушена.

Я смотрю, как папа тянет полоски бекона со сковородки. Он выкладывает их рядом на бумажных салфетках, вместе, по меньшей мере, с дюжиной других.

— Знаешь, твоя мама сегодня как с цепи сорвалась из-за эпизода с доктором Киркпатрик.

Дерьмо. Я совершенно, абсолютно об этом забыла.

Великолепно. У меня двадцать один час до того, как я буду противостоять женщине, которая давала мне наркотики. И, вероятнее всего, я проведу двадцать с половиной из этих часов в разборках над своим поведением.

— Мама сорвалась бы с цепи, даже если бы я просто опоздала в школу, — отвечаю я, цепляя кусок бекона с папиной тарелки.

Он выключает конфорку и ставит сковородку обратно на плиту. Он рассержен. Это редкое зрелище, и я стараюсь не связываться с этим.

— Какова причина, Хло?

— Что?

Папа в раздражении разводит руками.

— Это всё равно, что лить бензин в лесной пожар. Ты же знаешь её.

Я в молчании грызу бекон и смотрю в пол. Что ему ответить? Не могу же я сказать, что на самом деле да, я это знала, и весь смысл был в том, чтобы вывести её из себя, пока я пыталась придумать, как стащить файлы у моего психотерапевта.

Честно говоря, думая об этом сейчас, я осознаю, насколько расчетливая.

— Ты собираешься хоть что-то сказать? — спрашивает он.

— Не знаю, что сказать, пап. Понимаю, это было неправильно, но я устала. Мы никогда не могли договориться.

— Да, с тех пор, как ты начала ходить, — издевается он. — Но это другое. Ты напугала её, ребёнок. И ведешь себя так, словно для тебя это неважно.

Я чувствую укол вины. Откладываю бекон, аппетит исчез.

— Это важно. Я не могу всё это объяснить.

— Ну, это твоя новая тенденция. И мне очень сложно не связывать это с Адамом...

— Папа…

— Не «папкай» мне, Хлоя. В данном случае, я на её стороне. Мне вообще-то никогда не нравилась мысль, что ты с кем-то встречаешься, но с кем-то, у кого есть судимость?

— Есть многое, чего она не знает в этой истории, и ты тоже.

— Мне не хочется узнать что-то ещё об Адаме, Хлоя, и правда в том, что и тебе это не нужно. Ты хоть представляешь, насколько безоблачно теперь твоё будущее? Ты хоть представляешь, какие возможности тебе доступны?

Я округляю глаза, прислоняясь к стене.

— Да, пап, представляю. Знаю, потому что у меня есть родитель, который пилит меня важностью моего будущего каждую минуту, каждый день на протяжении последних семнадцати лет. — Затем я симулирую испуганный вздох. — Ох, посмотри! Теперь у меня двое таких родителей.

Он опускает взгляд, очевидно задетый. Боже, что со мной не так? Что, чёрт возьми, я делаю? Чувствую себя как верёвка, скрученная в несколько узлов, как выжатый лимон.

— Прости. Я уже не понимаю, что со мной не так.

— Почему ты так уверена, что с тобой что-то не так? У тебя открытые приглашения практически в любой колледж, который ты хочешь, а родители готовы за него платить. Как это может казаться мрачной перспективой?

— Она не мрачная. Но иногда всё это кажется нереальным. Я даже не понимаю, кто я или чего хочу, пап. Я не могу просто взять и прыгнуть высоко, потому что я потрясающая ученица. Для меня это гораздо больше.

Слова вылетают из моего рта, и я чувствую себя сильнее от того, что произнесла их.

Прежде чем он успевает что-то ответить, открывается входная дверь.

— Привет! Ребята?

— На кухне! — Папа вытирает руки кухонным полотенцем и ставит сковородку в раковину.

Заходит мама, на ней серый пиджак и улыбка в сто киловатт. Что-то случилось. Я могла бы ожидать от неё ледяного взгляда, но она предназначает свою улыбку и мне, хотя и довольно натянутую.

— Привет, — говорю я. — Я правда очень сожалею о том письме. Знаю, оно было...

Мама поднимает бровь, заполняя мою паузу.

— Драматичным? Жестоким? Разрушающим моё доверие к тебе?

— Наверное, всего понемножку, — признаюсь я, выдыхая. — Прости. Я виновата.

Она смотрит на меня, и я чувствую, что она едва сдерживает себя, чтобы начать копаться во мне. На этот раз, думаю, я заслужила это. Именно поэтому, когда она качает головой, я чувствую, как будто меня ударили подушкой.

— Мы отложим этот разговор. Тебе пришла почта. — Она держит конверты вне пределов моей досягаемости, и на её губы возвращается широкая улыбка. — Но прежде чем ты откроешь их, я хочу, чтобы ты знала, что у нас есть ещё очень много вопросов, которые нужно обсудить, и я всё ещё очень зла.

— Ты выглядишь взбешённой, — соглашаюсь я. Тяжело принимать её в серьёз, когда она выглядит так, будто вот-вот запляшет и споёт.

— Прекрасно. Открой их.

Я просматриваю обратные адреса на конвертах, когда она протягивает их мне. Нотр-Дамм и Колумбия. Письма из колледжей. Из крупных колледжей. Из двух самых уважаемых и обсуждаемых университетов во всём мире для тех, кто изучает психологию. Я переворачиваю их, немного ошарашенная тем, что собираюсь сделать.

— Хватит тянуть резину, открывай их! — просит отец. Он никогда не отличался терпением.

Я быстро стреляю в него глазами, а затем одновременно надрываю оба конверта, потянув за слабый конец. Я даже не дышу, пока вытаскиваю письма. Такое чувство, будто эти руки чьи-то ещё. И чьи-то глаза. Чья-то другая жизнь.

И этого человека только что пригласили поступать в Нотр-Дамм и Колумбию.

В оба колледжа.

Что предельно ясно означает, что я в деле.

Я чувствую, как моё тело становится таким лёгким, как будто его наполнили гелием. Цепляюсь за спинку кухонного стула, отчаянно желая ухватиться за что-то, что вернёт меня в «здесь и сейчас».

— Вот и всё, — говорит мама, сияя. — Это начало твоего будущего, Хлоя. Ты сделала это.