Мне удается держаться подальше большую часть дня. Я поднимаюсь на гребень, откуда могу хорошо рассмотреть небо и посмотреть, не приближается ли что-нибудь зловещее. Я ем полевые цветы и корень индийского огурца, который нахожу на своем пути, но во второй половине дня чувствую необходимость вернуться за какой-то реальной пищей.
Солнце садится, и по мере того, как я приближаюсь к хижине, мои шаги омрачаются тревогой.
У нее будет миллион вопросов. Не слишком ли много просить, чтобы мы просто игнорировали друг друга на оставшееся время нашего заключения?
Я скажу ей, что небо выглядит ясным, а ветер слабым. Снег начинает таять, но не настолько, чтобы увидеть лесную подстилку. Скажу, что мы можем спланировать поход через пару дней. Может быть, это удовлетворит ее настолько, что она забудет все, что произошло прошлой ночью.
Стряхиваю снег с ботинок, когда подхожу к двери, и делаю глубокий вдох, прежде чем открыть ее. Я сосредотачиваюсь на том, чтобы снять куртку и ботинки, чтобы избежать области вокруг дровяной печи. Женщина еще не начала засыпать меня вопросами, что должно означать, что она все еще злится из-за прошлой ночи.
Решив, что пора готовить ужин, я беру кастрюлю и наполняю ее водой. Мне придется поставить её на плиту, поэтому готовлюсь к визуальному нападению ее сердитых глаз. Я оборачиваюсь и... ее там нет.
Заглядываю за дровяную печь, даже забираюсь на свою кровать, но хижина пуста. Мой желудок сжимается.
Джордан ушла.
Наверное, она спустилась к озеру. Ее куртка исчезла, ботинки тоже, даже вязаная шапочка, которую я позволил ей надеть, тоже исчезла. Уверен, что она…
Чего-то еще не хватает.
Моя винтовка.
Забираюсь обратно на кровать и ныряю за коробкой с патронами, но ее нигде нет.
— Черт возьми!
Она ушла. Сама.
И она понятия не имеет, где находится.
Двигаясь как можно быстрее, я собираю еду, воду и фонарик. Тянусь за курткой, и мой взгляд цепляется за стол. Фланель исчезла.
Кольцо — нет.
Крошечный драгоценный камень поблескивает в тусклом солнечном свете.
Уже почти стемнело, и она там одна.
Клянусь богом, если найду ее живой, то я убью ее.
ДЖОРДАН
Карта указывала на запад.
Я помню. Мы смотрели карту вместе с Линкольном, он указал на выход из гор и сказал: «Мы идем на запад».
Одевшись в столько слоев одежды, сколько смогла, с термосом воды и парой энергетических батончиков, которые нашла, обыскивая кровать Гризли, я отправилась в путь, следуя за заходящим солнцем. Я также взяла с собой его винтовку и патроны для двойной цели — защиты и сигнализации всем, кто может быть поблизости.
Идея уйти имела смысл после того, как я проснулась одна в хижине и провела часы, которые казались днями. В безумной спирали чувства отверженности, одиночества и безнадежности я решила, что лучше умру здесь, чем застряну в хижине еще на один день.
Но когда наступает темнота, и я прижимаюсь к основанию дерева, я сомневаюсь в правильности своего выбора.
Небо безоблачно, и в просветах крон деревьев появляются миллиарды звезд. Почти полная луна приносит немного света, но тепло поможет мне пережить то, что наверняка будет долгой ночью. Мне удается найти несколько полусухих сосновых иголок, но вся древесина, которую я смогла найти, промокла насквозь.
Без огня я устраиваюсь на ночь в одиночестве, и ничто, кроме моих мыслей, не составляет мне компанию. У меня нет карты и нет способа определить время, поэтому не знаю, как долго я шла и как далеко зашла. И когда ночь простирается передо мной, я не имею ни малейшего представления о том, сколько часов мне придется ждать до утра.
С винтовкой, прислоненной к моей здоровой руке, я плотнее натягиваю капюшон куртки на лицо и утыкаюсь носом в ее тепло. Раньше я думала, что лес оживет от шума ночных существ по ночам. Правда в том, что все становится смертельно неподвижным, так что даже малейший ветерок в соснах или трепет птичьих крыльев усиливается и заставляет меня подпрыгивать. Несмотря на то, что сердце колотится от нервного адреналина, мои веки тяжелеют. Я закрываю их между приступами паники от какого-то невидимого шепота в черной дали.
Думаю о горячем душе, теплой постели и полноценной еде, и мои глаза закрываются, когда я погружаюсь в комфорт того, что должно произойти.
Мое тело становится невесомым. Я задыхаюсь, просыпаясь, как раз в тот момент, когда моя спина грубо прижата к дереву. Лицо Гризли, искаженное яростью, находится в нескольких сантиметрах от моего, и его кулаки так глубоко впиваются в мою куртку, что у меня сжимаются легкие. Носки моих ботинок ищут опору на земле. Я карабкаюсь и тянусь за винтовкой, но это бессмысленно. Он меня удерживает.
— Отпусти меня! — Я пытаюсь толкнуть его тело, ударить по рукам, толкнуть туловище, но все напрасно. Мои лучшие усилия пропадают впустую против его размера и мускулов. — Ах, ты, сукин сын! Ненавижу тебя! Отпусти меня…
Его зубы впиваются в мою нижнюю губу. Я кричу от боли.
Он выпускает прокусанную плоть с диким рычанием.
— Этот рот причинит тебе боль.
— Отвали! — Я чувствую вкус крови на губе и плюю ему в лицо.
Выражение его лица меняется, все еще яростное, но немного мягче. Его язык высовывается и слизывает мою слюну с губ.
— Это было храбро. — Гризли прижимает свой лоб к моему и тяжело дышит, как будто он бежал сюда.
— Что ты делаешь? Отстань от меня!
Мужчина быстро встряхивает меня.
— Мне нужно, чтобы ты увидела меня, — говорит он с низким рычанием.
Мое сердце колотится, голова кружится, и я не могу удовлетворить потребность легких в большем количестве кислорода.
— Ты ненормальный!
— Ты сводишь меня с ума. — Он снова прижимается своим лбом к моему, а затем отстраняется, все еще крепко держа меня за куртку. — Мы возвращаемся в хижину.
Его твердый взгляд заставляет меня бросить ему вызов.
— Я иду на запад.
Гризли наклоняет голову, и я наблюдаю, как выражение его лица медленно тает от гнева до безразличия.
— Ты умрешь.
Я качаю головой.
