Для конца июля погода выдалась весьма приятная: солнце грело, но не пекло, периодически врывающийся в спокойную томную атмосферу ветерок был тёплым, приятно-освежающим…

Это был прекрасный летний день. В этот день его жена… вернее, его бывшая жена снова выходила замуж.

Саша провел рукой по коротко остриженным волосам, от которых остался, практически, только ёжик, криво улыбнулся…

Вот ведь как бывает в жизни… он хотел оставить ни с чем Настю, а в итоге все потерял сам, а она – наоборот, приобрела…

Нет, ему было, конечно, где жить – старая квартира, которую делил прежде с женой и детьми, все ещё ему принадлежала и отнять её было не под силу даже помешавшейся на старость лет матери, раздаривавшей недвижимость объекту своей престарелой страсти.

Да, ему было где жить, но вот незадача… жить внезапно оказалось просто незачем.

Он вспомнил тот момент, когда сидел, оглушенный и разбитый, на лестнице возле двери мамы. Вспомнил, как ему казалось тогда – жизнь кончена. И ещё недавно владевший им страх стремительно сменялся безразличием, равнодушием к собственной судьбе.

Поэтому он ничего не отрицал, когда вскоре его вызвали на допрос в полицию. Да, толкнул. Нет, неумышленно…

В тот момент он почти хотел, чтобы его арестовали. Приговорили. Даже казнили! Он, ещё недавно из кожи вон лезший, чтобы казаться всем кругом образцовым и идеальным, теперь ненавидел сам себя. И себе самому хотел жестокого наказания…

Потому что заслужил. Всем тем, что сделал, всем тем, как поступал с самыми близкими людьми, отдавшими ему все – заслужил…

Но ему повезло. Единственным наказанием, которое ему назначил суд (вопреки всем стараниями Кати) стали исправительные работы. И тогда он понял одну вещь…

Это был его шанс. Шанс исправиться, стать кем-то… достойным. Настоящим. Без всей этой мишуры и масок, которыми он так упорно прикрывался, чтобы, прежде всего, себе самому казаться кем-то важным и значимым…

Это был его шанс однажды снова осмелиться посмотреть в глаза своим детям.

Во время бракоразводного процесса Настя не стала настаивать на том, чтобы ограничить его встречи с детьми, хотя, несомненно, имела на то все причины и права. Когда суд их окончательно развёл, она сказала ему очень простые, но справедливые слова…

«Мешать тебе видеться с детьми, если ты этого захочешь – я не стану. Но и помощи от меня не жди тоже. Ты сам испортил с ними отношения – тебе это все и исправлять».

Эти слова и по сей день стояли у него в ушах. И до сих пор он так и не осмелился показаться своим детям на глаза…

Было стыдно. Было страшно. Было невыносимо думать о том, что они могут не захотеть даже говорить с ним…

Всё казалось: прежде, чем позволить себе приблизиться к ним, надо стать наконец человеком. И он старался… кирпичик за кирпичиком, день за днем, отстраивал свою жизнь заново. Чтобы однажды, быть может, его детям было не стыдно сказать: это – мой папа…

Он не рисковал приближаться к ним, но иногда приходил к дому или школе, чтобы просто посмотреть на них со стороны. Просто увидеть, что у них все хорошо и что они – счастливы…

Без него.

Это было и больно, и радостно одновременно. Впервые в жизни он понимал, что есть чьи-то ещё чувства, кроме его собственных, и они – важнее…

Сегодня был один из тех дней, что он наблюдал за своей бывшей семьёй со стороны.

Притаившись в тени дерева, росшего в старом сквере неподалёку от центрального загса, Саша ждал…

О свадьбе узнал совершенно случайно, когда встретил одну из своих тетушек и она единственная из всей родни рискнула с ним поговорить после того разоблачения, которое устроила ему Настя.

Зачем пришёл сюда – не знал толком и сам. Возможно, хотел лишний раз себя наказать, или просто убедиться, что это происходит на самом деле…

Настя и тот, кого он когда-то ненавидел. И кто ненавидел его… вполне заслуженно, стоило признать. Такой расклад раньше не мог привидеться ему и в самом жутком кошмаре…

Но это была реальность.

Вот они вышли из дверей загса – красивые и счастливые. И это при том, что на Насте было совсем простенькое, но элегантное белое платьице, а на Роме – привычно-небрежный костюм с болтающимся на шее незавязанным галстуком. Но им, казалось, и не нужна была больше никакая иная бутафория, они были счастливы… прямо так. Здесь и сейчас…

Счастливы без лишних глаз, кучи шумных гостей и прочих, по сути, ненужных деталей. Только она, он, двое свидетелей и… его, Саши, дети.

Его дети…

В сердце больно кольнуло и он крепко сжал кулаки, чтобы выдержать эту картину, на которой ему попросту не было места…

Нужно было уходить. Он увидел уже достаточно…

Но едва он собрался уже развернуться, как заметил, что в его сторону направляется Антон. Неужели сын его заметил? Неужели… хотел поговорить?

Ноги буквально приросли к земле, сердце замерло…

Но Антон его явно не видел. Пока Настя и её новый муж позировали для фото, сын попросту решил спрятаться в тенечке…

И тут Саша не выдержал. Решившись, двинулся ему навстречу. Подойдя ближе, негромко позвал…

- Сынок…

Антошка вздрогнул, резко обернулся…

И от того, как он посмотрел на него, сердце Саши, казалось, готово было остановиться…

Здесь было все: обида. Презрение. Отвращение…

И каждая из этих эмоций не просто ранила – она убивала.

- Папа изменился… да? – предпринял он попытку неуклюже пошутить, вновь коснувшись своих коротких волос, проведя пальцами по щетине, которую никогда прежде не носил…

Улыбка – неловкая и нервная - резко сползла с его лица, когда сын ответил:

- Ты мне не папа. У нас с Лизой теперь новый папа – Рома. И мы его любим.

От этих слов задрожали руки и ноги. Мир померк: ещё недавно игравший яркими летними красками и робкими надеждами, теперь он казался серым и холодным…

Но Саша не сдался.

- Я тоже, несмотря ни на что, твой папа, - прерывисто выдохнул он. – Знаю, что ты наверняка сильно на меня обижен. Знаю, что во многом перед вами виноват… Знаю. И очень, очень сильно по вам с Лизой скучаю…

- Потому даже не появился ни разу? – с презрением выплюнул сын.

- Думал, что не захотите меня видеть…

- И правильно думал.