Мы сидели на уроке рисования, наблюдая, как Петр Сергеевич ходит между рядами и почти каждому рассказывает про то, какой он дебил. В смысле не сам Кирпич дебил, а конкретный ученик. Свой предмет Кирпич любил фанатично, это, да.
Тема урока была свободная, поэтому одноклассники изголялись, кто во что горазд. Оказалось, фантазия у моих товарищей запредельная. Как, впрочем, и представление о животных, фруктах и проведенном на каникулах лете. Потому что основная часть класса именно это и пыталась изобразить. Либо натюрморт, либо скотину какую-то, либо летний пейзаж.
Отличился только Ромов.
— Вот! — Кирпич, задержавшись возле его парты, схватил альбом и показал рисунок всем. — Посмотрите! Это великолепно!
7"Б" в изумлении уставился на Дееву. Не на реальную, а на ту, которую простым карандашом воссоздал на бумаге Ромов. Ну…ладно. Это действительно было круто. Причем нарисовал ее Никита именно в моменте «сейчас», сидящую за партой с задумчивым видом, в полоборота.
— Ты только пришел к нам в школу, верно? — Спросил Петр Сергеевич, и тут же, не дожидаясь ответа, снова переключился на портрет. — Потрясающе…Просто потрясающе…
— А у нас что, новенький в старосту влюбился? Гы-гы… — Ермаков, конечно, не мог промолчать.
— Дурак! — Деева обернулась к Диману и показала ему язык.
Однако, лицо у нее всё-таки порозовело. Правда, непонятно, отчего именно. Приятно ей было или наоборот, Наташка засмущалась. Учитывая возраст, скорее все же второй вариант.
— А ну-ка успокоились! — Кирпич повысил голос. — Никита. Верно? Ты же Никита? Задержись после урока, хочу поговорить с тобой на кое-какую тему. Все! Остальные продолжаем! До звонка осталось десять минут!
— Похоже, Петр Сергеевич в завязке, раз так лютует. — Тихо хмыкнул Макс, но тут же, заметив пристальный взгляд учителя, вернулся к своему рисунку.
Я тоже рисовал, как и все. Чисто машинально возюкал краской по листу, пытаясь изобразить реку, лужок и кривую берёзку. Параллельно думал.
Выходные прошли и были они потрачены… Бездарно.
Вазочка, практически проданная братцем, добила матушку. Видимо, после разговора с участковым, внезапно проснувшаяся в младшем сыне коммерческая жилка стала последней каплей.
— Вы! Оба! Я вас, знаете что? Я вас теперь вот так буду. — Родительница сжала кулак и потрясла им в воздухе.
Подразумевалось, что в этом кулаке зажаты я и младший братец.
— Ну все, Алёша, доигрался ты…И мне теперь тоже страдать из-за тебя. — Заявил Илья, потом тяжело вздохнул, как будто он не шестилетний пацан, а старый дед, и ушлепал в спальню, шаркая тапочками.
— Класс… — Я покачал головой, офигевая от наглости братца. Ведет себя, будто он вообще ни при чем.
— Значит так! Завтра — генеральная уборка, потом мы поедем на дачу к тете Зине собирать облепиху. — Сообщила мне мать и тоже ушла. В кухню.
— Я так понимаю, на танцы тебя сегодня не отпустят… — Сделал вполне логичный вывод Макс. — Ну ладно. Пошел я тогда домой. Держись тут. Но пасаран!
Он поднял руку вверх, сжав кулак. Прямо как мать совсем недавно. Только в случае с Максом смысл был другой. Этот жест испанских революционеров означал поддержку со стороны друга.
Я проводил его до двери, щелкнул замком и поплелся в комнату.
Очень быстро стало понятно, что материны угрозы вполне себе реальны. Обычно она могла пообещать нам какое-то наказание, но потом через несколько часов оттаять и забыть о своей злости. Однако, в этот раз матушка была настроена серьезно.
— А ты что собрался делать? — спросила она брата, когда тот с видом оскорбленной невинности выполз из спальни ближе к вечеру.
— «Спокойной ночи» хочу посмотреть. — Илюша слегка оторопел от ее вопроса. Вернее, от тона которым этот вопрос был задан. Судя по материному настрою, гнев на милость еще не сменился.
— А-а-а-а-а… Ну все. Посмотрел. На меня. Вот я тебе говорю, спокойной ночи. Теперь можешь идти спать.
— Ну ма-а-ам… — Илюша решил использовать тяжёлую артиллерию и захлюпал носом, намекая, что сейчас будут слёзы.
— Спать. — Категорическим тоном ответила родительница.
Потом вообще встала с дивана, отложила в сторону вязание, которым занималась, подошла к Илюше, развернула его и затолкнула обратно в комнату. Еще и дверь закрыла. Только что пинка не дала для скорости. Впрочем, Илюхе от этого было бы только лучше. Глядишь, мозги хоть немного на место встали бы.
— Ну вообще… — Братец, насупившись, уставился на створку, которая теперь была прямо перед его носом. — Все ты виноват!
Естественно, обвинение предназначалось мне, но я на него никак не среагировал. Я вообще уже плюхнулся в постель и теперь лежал на спине, закинув одну руку за голову. Размышлял.
Очевидно, ничего в жизни не происходит просто так. А уж то, что произошло со мной, тем более. Это понятно. Мне дали возможность исправить свою жизнь. Круто. Ну теперь-то я развернусь…
Вот такие крутились мысли. Поэтому все, что фоном трындел Илюха, вообще не особо в этот момент волновало. Планы у меня были мощные.
Жаль, что мои фантазии не совпадали с реальностью, как ее видела матушка. Уже на следующее утро выяснилось, она и правда настроена решительно воспитать в обоих сыновьях чувство ответственности.
Первую часть дня мы с братом занимались уборкой. А это, не в современности моющим пылесосом быстренько по комнатам пройтись. Это — целый квест.
Сначала перемыли окна. Драли на куски старые газеты и натирали ими стекла. Деревянные рамы отмывали мыльной водой.
Потом пришло время люстры. Это была конструкция из трех кругов, один больше другого, и на каждом висели маленькие стекляшки, которые мать упорно считала хрусталём. Откуда она взяла подобную глупость, понятия не имею.
Стекляшек было просто до хренища. Мы их сняли, перемыли каждую, затем прицепили обратно.
После люстры пришла очередь посуды, стоявшей годами в серванте, потому что она была «для особого случая». Причём за всю свою жизнь, проведённую в отчем доме, я так и не застал ни одного «особого случая», когда эти чертовы сервизы оказались бы на столе.
— Ну а теперь Илья, запускай стирку, мой полы и вытирай пыль. Алексей идет выбивать ковры. — Радостно сообщила нам мать, наблюдая, как двое ее сыновей с остервенением суют эту посуду обратно в сервант.
