— Аманда… вы просили вас так называть…
— Конечно, обращайтесь ко мне так.
— Я так понял, что всего две большие фракции сейчас борются за власть и влияние вокруг Императора — традиционалисты и прогрессисты, верно?
— О, я такого не говорила. Во-первых фракций, союзов, сообществ и партий — намного больше. Например, те же народники, сторонники равноправия между магами и немагами, радикалы, которые, наоборот, считают, что простолюдинам много чего позволено, вот они и наглеют, тайные ложи и сообщества, например масоны или иезуиты, сестры-поросята и прочие… кстати — и благородные рода тоже не надвое делятся в сей политической обстановке. Есть и умеренные, коих большинство, есть и довольно интересные взгляды… например староверы. О, да, не удивляйтесь, Владимир Григорьевич, последователи старых языческих верований никуда не делись. А какие они проводят Обряды Плодородия, вам бы понравилось…
— А во-вторых? Вы сказали во-первых… а во-вторых?
— Во-вторых… игра идет не вокруг Императора, а вокруг власти и влияния. Важно не то, как о тебе подумает Император, а у кого в руках власть, intéressant, n’est-ce pas? (интересно, не так ли(фр)).
— Еще как, — соглашаюсь я с ней. Что означает эта ремарка? Не так уж и мало. Игра идет не вокруг Императора, а вокруг власти, что сразу же ставит все на свои места. Маркиза де Бовари считает, что Император и власть в Империи — разные понятия. Царствует, но не правит? Или тут речь идет о том, что он вынужден считаться с интересами благородных родов и тот, кто соберет под свои знамена большую и сильнейшую коалицию — фактически и будет управлять страной? Или… еще более радикально — сможет сместить ныне действующего Императора и занять его место? Обычно люди на голубом глазу полагают, что Император и есть власть, однако… начать с того, что он — не всеведущ. А информация к нему поступает не с мест непосредственно, а через неких людей, которым он доверяет. Вот тебе и способ манипуляции, при нем даже и свергать никого не надо — окружить своими людьми… или перекупить, переманить на свою сторону тех, кто уже сейчас рядом с властителем с тем, чтобы направлять его в нужную тебе сторону. Если ты управляешь вводной информацией и (что еще более важно!) интерпретацией фактов — ты в состоянии управлять и решениями.
Как? Да очень просто. Факты сами по себе практически ничего не говорят. Вот, например — бунт крестьян в провинции — это просто бунт. А вот интерпретация… можно сказать, что это в результате действий губернатора и чиновников на местах, а можно найти английских шпионов или руку народников, можно обвинить в закулисных играх на торговле зерном спекулянтов, а можно просто сослаться на неурожай. Понятно, что в каждом случае реакция монарха будет отличаться… а проверить все самолично он не сможет… да и не будет.
Как быть властителю, как не попасть в такое положение слепца с дубиной, которого водят за ручку и указывают куда ударить да посильнее? Гарун Аль Рашид, например, ходил в народ, ночью переодевался и ходил, чтобы его не узнали в лицо — закутывался в плащ. Но это рискованная затея, так можно и перо в бок получить в подворотне, просто случайно. Тем более что нынешний Император в подобного рода романтике не был замечен. Однако самолично проверять что-либо — это хорошая привычка старшего менеджера, иначе вам очки втирать будут с такой силой, что стекла лопнут. А как говаривала девочка Герда — с осколком стекла в глазу на мир объективно не взглянуть.
— Что же… была рада познакомиться с вами, Владимир Григорьевич. — узкая ладошка, затянутая в черную шелковую перчатку до локтя — тянется к моей руке и мы обмениваемся мужским, крепким рукопожатием. Маркиза сторонница равноправия между мужчинами и женщинами?
— Пожалуй я пойду, найду свою подопечную, — говорит она мне: — Нелли Лопухина может быть весьма непоседливой девицей, а я обещала ее отцу, что пригляжу за ней сегодня. До встречи. — она удаляется, а я нахожу у себя в ладони — белый прямоугольник визитной карточки. На толстом картоне выдавлены золотые буквы. «Маркиза де Бовари, брачный консультант», а также указан адрес. Телефона нет, тут по телефону звонят по адресу — просто сообщают телефонистке адрес и фамилию, а она уже ищет у себя в коммутаторе гнездо.
— Володя! Вот ты где! — голос сзади, я поворачиваюсь. Меня нашли. Полина Иринчеевна вместе с Волконской-младшей.
— Володя, ты, конечно, помнишь Софочку? — говорит Полина Иринчеевна и тут же продолжает, не дождавшись ответа: — Софочка, — это Володя. Ты то была совсем маленькая и не помнишь, как этот проказник тебя чуть в речке не утопил. Насилу откачали потом.
— Было такое? — удивляюсь я. Как много я про себя не знаю…
— Столько шуму потом было, — качает головой Полина Иринчеевна: — но Дориан тебя спас и откачал, а Володе досталось на орехи. Что же, я думаю, что он все еще должен тебе как минимум один танец, дорогуша. Оставляю вас одних… танцевальная зала тут совсем рядом. — и Полина Иринчеевна удаляется, гордо воздев голову. Смотрю ей вслед. Я что и правда в детстве мадмуазель Волконскую утопить пытался?
— Я… — краснеет Волконская и на ее бледном лице это видно особенно контрастно, не спутаешь: — на самом деле не помню. Но… если и было такое, то давно, в детстве же. Вы мне ничего не должны. Просто папенька с маменькой настаивали хотя бы на одном танце. Говорят, что мне все равно ничего не светит в плане брака, но один танец мы могли бы пройтись вместе? Чтобы на меня потом не ворчали? И… я не настаиваю… если вы не хотите — вы так и скажите.
— Танец? Конечно же. Как не потанцевать с такой очаровательной девушкой? Вот только вынужден предупредить — я танцую как медведь с тяжкой формой тугоухости и косолапости. — подставляю я руку вежливым жестом: — если это вас не пугает, то прошу.
— Не пугает. То есть… пугает конечно. Я медведей боюсь. — выдает с серьезным видом Софочка Волконская и берет меня под руку: — а вы… во время танца перекидываетесь? Подождать вот прямо не можете? А сексом как занимаетесь? Тоже как медведь? И… размеры у вас медвежьи? Я слышала, что у них пенис не только очень большой, но и загнутый, наподобие лука Купидона…
— Как же приятно в светской беседе с юной красавицей обсуждать медвежьи пенисы, — признаюсь я: — впрочем ни разу не видел. Вот не хватило у меня любознательности краеведа и ботаника.
— Это — биология. Ботаника — это про цветы. — объясняет мне Волконская: — давайте уже оттанцуем разок и покончим с этим. Если мое общество вам неприятно…
— Отчего же. Мне очень приятно с вами общаться. И не только про медвежьи гениталии. Я вообще мастак говорить про гениталии, демонстрировать гениталии и тем более — пускать их в ход!
— Танечка Суворова так и говорила. Что вы чуть что — сразу в ход гениталии пускаете, — доверительно сообщает мне Волконская: — и что вы архидемона изнасиловали. Пять раз подряд.
— Да что ты будешь делать, — говорю я: — почему всего пять? Куда остальные-то подевались?
— О… нам с вами определенно есть о чем поговорить, — серьезно кивает мне Волконская: — потому как я еще девица и мне про это рассказывать запрещают, только и остается что Асторию Новослободскую читать, а папенька в прошлый раз у меня всю библиотеку изъял и грозился ремнем выпороть. Но когда я ему сказала, что это уже садомазохизм получается — он только словами подавился. Но книжки забрал.
— Знаю я у кого полное собрание сочинений госпожи Новослободской есть, — усмехаюсь я: — у Акай все ее книжки, которые когда-либо выходили, она за новыми в киосках гоняется.
— Какая жалость… — грустит Волконская: — я бы так хотела почитать, но…
— Так приходите в гости — предлагаю я и отступаю немного в сторону, потому что мы уже спустились в залу для танцев: — в чем дело?
— Вы же… у нее живете. — отводит глаза в сторону она и кусает губы: — я… не смогу.
'Сборникъ занимательныхъ исторій
отъ Асторіи Новослободской въ мягкомъ переплетѣ и съ картинками'.
Признавайся, дурная ты дѣвица! — прикрикнулъ на нее грубый жандармъ: — ну? Это ты третьяго дня господина А. и его домочадцевъ потравила да магіей дурной навредила государству? Всё улики у насъ есть, а коли не признаешься, такъ тебѣ же хуже будетъ!
— Не виновна я, господинъ полицейскій! Какъ есть невиновна! Опустите вы меня! — въ сердцахъ взмолилась дѣвица Антуанетта, чувствуя, какъ холодное желѣзо кандаловъ натираетъ ей запястья: — не берите грѣхъ на душу!
— Въ самомъ дѣлѣ, — сказалъ второй жандармъ: — можетъ и не виновна сія дѣвица, ты же видишь, сколь она богобоязненная и праведная. Не бойся, дитя, мы тебя не тронемъ, только правду скажи.
— Да что ты её слушаешь! Я сейчасъ её въ камеру брошу, да къ рѣшеткѣ прикую кандалами, а изъ третьей камеры выпустимъ лихихъ людишекъ, чтобы съ тѣломъ её бѣлымъ позабавились! Чтобы до разсвѣта дѣлали ей больно и унижали, чтобы превратили въ постельную куклу!
— Что ты говоришь⁈ Ты въ своемъ умѣ? Какъ можно такъ съ такой хорошей барышней обращаться? Она же христіанская душа и заслуживаетъ любви и довѣрія! — горячо вступился за нее второй полицейскій и дѣвица Антуанетта почувствовала, какъ что-то въ её груди дрогнуло и растаяло. Она ужаснулась при одной мысли о томъ, какъ она, прикованная наручниками къ рѣшеткѣ вынуждена отдать свое бѣлоснѣжное, чистое тѣло на растерзаніе татямъ и разбойникамъ, грязнымъ, немытымъ и вонючимъ, чьи жесткіе руки будутъ срывать съ её плоти одежду и сжимать её упругіе перси, раздвигать ей ноги… вѣдь она заслуживаетъ любви! Чистой и непорочной, какъ и говоритъ второй, «добрый» полицейскій. Даже лицо у него замѣтно симпатичнѣе, а какіе сильные и мускулистые руки… такой можетъ отвести её къ себѣ въ кабинетъ и нежно коснуться её горящей щеки… но это прикосновеніе будетъ вмѣсто тысячи словъ…
— Ну такъ какъ ты хочешь, чтобы всё было? — повернулся къ ней «плохой» полицейскій: — по-хорошему, или всё-таки по-плохому, а⁈
— Что? — растерялась дѣвица Антуанетта, чувствуя себя до крайности растерянной и въ смятенныхъ чувствахъ. Они хотятъ, чтобы она выбрала? Между темъ, чтобы стоять на колѣняхъ въ грязной камерѣ, отданной на потребу грязнымъ животнымъ, насилующимъ её до самого разсвѣта или чистой и непорочной любовью «добраго» полицейскаго?
— Такъ что? По-хорошему или по-плохому⁈ — повысилъ голосъ полицейскій и Антуанетта окончательно растерялась. Она просто христіанская дѣвица, идущая путемъ свѣта, ей чуждо всё плотское!
— А… можно и то и другое? — сказала она тихо, и полицейскій подавился и закашлялся: — сперва одно, а потомъ — другое? Ну… сперва въ кабинетѣ и нежно, а уже потомъ — по-плохому? Или наоборотъ?
Глава 10
Как говаривал Бернард Шоу, танец — это вертикальное выражение горизонтального желания. Страсть, движение, аргентинское танго, поворот бедра, прикушенная губа, рука на талии и мягкие упругости, которые вдруг прижимаются к тебе на долю секунды…
К сожалению, танцевали на приеме отнюдь не танго, а какой-то полонез или вальс… не знаю, как это назвать, но происходящее было совсем не похоже на сельскую дискотеку, тут скорее церемония. Во-первых, играл оркестр, куда без него, во-вторых, мест на «танцполе» было ограниченное количество и каждая пара — занимала свое место. Более того — двигалась в соответствии с общим направлением движения… или следует сказать — вращения? Едва только увидев сие чудное действо я сразу же осознал всю ничтожность собственной танцевальной подготовки. В моем понимании танцы позволят паре показать индивидуальность и страсть на каком-то своем участке танцпола, а тут словно военные маневры — все то в одну сторону идут, вращаясь, то в другую. Со стороны зрелище завораживает, конечно, но при мысли что мы с Волконской споткнемся и покатимся прямо под ноги у танцующих пар, сбивая с ритма всю залу — меня прямо в пот бросило. Вот катимся мы с ней, а окружающие только головами качают — эти двое! Уваров, который и так высокой моралью и порядочностью не отличался, бабник и пьяница, да еще эта странная Волконская-младшая, которая непристойные разговоры ведет постоянно и в обществе себя вести не умеет. Джек и Джилл, одним словом, два сапога пара… так еще и танцевать не умеют. Так, возможно следует предупредить хрупкую девицу рядом, она явно недооценивает степень моей косолапости и неуклюжести.
— Сонечка, радость моя, вынужден тебя предупредить, — перехожу на «ты», чтобы подчеркнуть всю тяжесть ситуации, не время для политесов, тут грандиозный позор наклевывается через… девять, восемь, семь…
— Да? — поворачивает ко мне голову Волконская и в ее глазах я вижу пустоту. Нет, вот правда. Глаза у нее пусты, как будто дома никто не живет. Как будто ее снулой рыбиной по голове пристукнули и она — так и ходит с тех пор. Бывает такое, когда ты с человеком разговариваешь, а он не здесь, не с тобой, а как будто где-то далеко-далеко. Когда ты его спрашиваешь, что он на ужин будет есть, а он в уме дифференциальные уравнения решает.
— Соня, я совершенно не умею танцевать. — говорю я: — мы опозоримся сейчас. И ладно я, мне-то что, я и многоженец и вообще… гусар. Легкая кавалерия сраму не имет, как говорит моя дражайшая Машенька, легкая кавалерия срам производит одним своим существованием. Не любит она у меня легкую кавалерию, да.
— Не умеешь танцевать? — легко и непринужденно она переходит на «ты» и без формальностей: — а тебе и не надо. Я поведу.
— Даже так — я обязательно споткнусь и кого-нибудь задену. Или в стенку впечатаю. Ногу сломаю. Скандал. Крики. Целителей вызывать.
— Было бы хорошо… — лицо Софьи Волконской принимает мечтательное выражение: — а можно на ногу Лопухиной наступить? Или Альферову? Кутайсовой? У меня список есть.
— У тебя есть список? — задаюсь вопросом я, следуя за ней. Ладно, наше дело предупредить, а там уж — позориться, так позориться. Мы с ней встаем в «позицию», она поправляет мои руки (хм, так их надо выше держать). Звучит музыка и я начинаю перебирать ногами, стараясь попадать в такт и не наступить ей на ногу. Пока мы вертимся на месте — я еще спокоен, пусть и стыдно, что не в такт и невпопад, но стыд глаза не выест, а вот как только пары двигаться начнут…
К моему удивлению — я не спотыкаюсь, не наступаю никому на ногу, более того — мы с Софьей Волконской — скользим над натертым паркетом танцевальной залы словно пара лебедей — величественно и без суеты, но в то же время — стремительно! На повороте ее юбки вздымаются от центробежной силы и вот мы уже кружимся в другую сторону, вместе со всеми!
