— Там еще много таких! — говорит она и чуть подпрыгивает на месте от нетерпения: — пошли награду получать!
— Чтобы награду получать надо сперва его найти, — вздыхаю я: — а у меня сейчас времени нет.
— Времени у тебя нет! Знаю я, ты все со своей Машей кувыркаешься в постели! Маша, доброе утро! — она заглядывает в спальню через мое плечо. Мещерская — хмурится ей в ответ и складывает руки на груди.
— Все дуется на меня, — пожимает плечами кицунэ: — вы люди такие обидчивые, снимешь раз с кого кожу и все — обиделись. А вот ты молодец, не обижаешься. Как говорят в Хань — времена проходят, а седой конь пашет свою борозду в лунном небе. Сегодня вечером — моя очередь мужскую энергию ян собирать, помнишь?
— Забудешь тут…
— Ну вот, а пока — собирайся, за наградой в банк поедем. Мне новая мотоколяска нужна, старая в хлам вообще, в запчасти разлетелась. Какие они хрупкие все-таки…
— Они не хрупкие, никакой автомобиль не выдержит того, что ты с ней творишь! Ты за два дня в пяти авариях побывала! Чудом никого не убила!
— У меня все схвачено! — машет рукой она: — я ж обещала никого не убивать. Так что? Одеваешься?
— Зачем это еще? Для того, чтобы награду за голову получить одного плаката маловато будет, а выслеживать преступников у меня сейчас времени нет. У нас с Машей дела.
— Видела я ваши дела. — прищуривается кицунэ: — я бы третьей к вам присоединилась, да твоя Маша на меня волком смотрит. Не удержится да придушит, а я ее молнией приголублю, а ты потом опять ворчать будешь, зануда. Так что?
— Нет, серьезно, у нас дела. Нам Ира папку про валькирий принесла, я как раз хотел обсудить, — говорю я. Врать кицунэ бесполезно, уж слишком у нее слух острый. И слух и нюх, кстати. Так что если думаете, что можно втихую от нее вкусняшек поесть, то сильно заблуждаетесь. Или потрахаться. Учует. И услышит. Вот же, дал бог на мою голову беспокойную лисицу! И ведь когда в своей глуши сидела, то и не надо было ей ничего, спокойно жила в пещере, раз в месяц на охоту выходила… а в остальное время — чаи гоняла и книжки читала. Причем — одни и те же книжки! Зачитанные до дыр «Путешествие на Запад» и «Романы Троецарствия», да еще «Любовные похождения Дяочэнь». И ничего, не жаловалась. Хотя… может быть и жаловалась, да слушать некому было. А тут — большой город, соблазны всякие, обилие информации, она в первые дни из библиотеки не вылезала, открыв для себе периодику — все эти газеты и журналы, благо в особняке княжны всю периодику столицы выписывали, бонтон, так сказать. Читать не читали, сам видел, что каждое утро на журнальном столике стопка газет и журналов с рекламными листовками появляется, а потом все так же — в библиотеку кочует. В подшивку. И если от чтения «Троецарствия» по десятому разу — к чтению какого-нибудь бульварного чтива в мягкой обложке перейти — то поневоле культурный шок поймаешь.
— Что в папке? — интересует кицунэ, бесцеремонно просачиваясь в комнату мимо меня. Мещерская садится на кровати, прижимая одеяло к груди и мечет в меня возмущенный взгляд. Конечно, это я тут виноват, что это вот сверхъестественное существо с нами живет… а, хотя да. Я и виноват. Зря я про папку с бумагами сказал, она читать жуть как любит, неважно что, готова даже канцелярские книги прихода-расхода читать.
— Ну… все равно от нее не скроешь. — отвечаю я на возмущенный взгляд Мещерской: — она ж все равно услышит. Ну или ночью просочится и прочитает. И вообще… она тут всю дорогу на потолке висела, просто полупрозрачная была.
— Что⁈
— Я была полностью прозрачная, просто хвост тебе показала, чтобы ты в коридор вышел! А ты ни черта не понимаешь, пришлось стучаться!
— Ты за нами подглядывала⁈
— Ой не льстите себе, людишки. Кстати, техника у вас страдает, «Дыхание даоса на девушке» не так исполняют. Один глубокий удар нефритового стержня и три коротких, а уже затем — один глубокий и шесть коротких. Всему вас учить надо. Так что там в папке?
— Ты сейчас опять переходишь наши границы, Акай, — предупреждаю я ее. Она — закатывает глаза и садится на пол по-турецки.
— А ведь я могла просто тебя съесть… — говорит она вслух: — бедная я лисица, связалась с Уваровым, а он меня днем и ночью дрессирует. Ты в курсе, что я в цирке выступать не собираюсь?
— Здесь у нас никто никого не ест. Иначе мы опять будем драться. Ты нас победишь и съешь, а у тебя не будет компании. Опять в глушь, в пещеру, к трем книжкам и сломанному чайнику.
— Это ты его сломал! Со своими кулачищами на меня бросился!
— И никто никого не обвиняет. Можешь говорить о своих чувствах, но не про других. — напоминаю я. Кицунэ — делает глубокий вздох и закрывает глаза.
— Хорошо, — открывает глаза она: — мне очень обидно, что ты играешь с Машей дни напролет, а про меня забыл! У меня сломалась мотоколяска, а починить никто не может! Так много книг! Астория Новослободская такие завлекательные рассказы пишет, но я все уже прочитала! А в киоске без денег новую книжку «Приключения богобоязненной девицы Антуанетты в мужском монастыре» — не дают! А у меня деньги кончились! Без денег даже студень не дают, а ты запретил торговцев студнем убивать! «Торговцы — тоже люди!» — передразнивает она меня: — и эта! Обижается сидит! Двое девиц твоих со мной вообще не говорят, только глаза прячут и убегают! Валя давно меня простила и даже волосы на ночь заплетала! Один раз… — она отводит глаза в сторону: — и мне обидно! Я вас всех поубивать могу! Вы — пыль! Насекомые! Никто! А ты! Ты даже денег мне не даешь!
— Ну, все, все… — я сажусь рядом с могущественной кицуне и обнимаю ее: — все. Маша не хотела тебя обидеть. Просто она…
— Я зла на тебя, — говорит Мещерская, отпуская свое одеяло и выпрямляясь: — ты кожу с моей сестренки содрала, тварь! Как так можно⁈ Знаешь, как ей больно было⁈
— Я же попросила прощения! У каждого должен быть второй шанс — так твой муж говорит! — обращается к ней кицунэ и… всхлипывает. Интересное дело, думаю я, обнимая ее, получается, что у кицунэ — тоже социальные потребности есть? Или это она книжек Астории Новослободской начиталась про дружбу и розовых пони и захотела со всеми дружить? Это игра такая, в эмпатию и психологию, или у нее в самом деле социальная составляющая прорезалась? Как вариант — просто манипуляция, лисы славятся своим умением на людей влиять… так в ханьских преданиях сказано.
— У тебя есть второй шанс, — отрезает Мещерская: — я терплю тебя рядом, двуличная рыжая тварь! Может когда-нибудь я тебя и прощу… но не сейчас. Ты должна быть благодарна тому, что тебя терпят и не плюют в спину каждый раз как отвернешься. А ты вместо этого — нам неприятности доставляешь! Мотоколяску ей…
— Ой, ну и ладно, — отстраняется от меня кицунэ. Глаза у нее сухие и не капельки, не покрасневшие: — не хотите покупать новую и не надо. Давайте хедхантерами станем! Денег как раз и поднимем! Тогда у меня свои деньги будут. Меня там не примут, тревогу поднимут, а вот Володя может быть представителем моих интересов! Плачу десять процентов от головы!
— Сперва их выследить надо, это целое дело… — говорю я, вставая с пола и садясь на кровать, рядом с Мещерской: — преступники такого ранга — не хухры-мухры. Они умеют скрываться и следы заметать. И…
— Что это такое? — наклоняется вперед Мещерская: — что за пятно? Кровь?
— А. Извините, накапало… — кицунэ поднимает небольшой холщовый мешочек, низ которого покрыт коричневыми пятнами: — протекает. Мне брезентовый мешок нужен. Или из каучука — непромокаемый.
— Что там у тебя в мешке? — наклоняю голову я, уже зная ответ. Кицунэ снова тычет мне в лицо плакатом с портретом мрачного мужика.
— Это Лорд! Познакомься. Лорд — это Володя. Володя — это Лорд. Так что, мы поедем в Разбойный приказ или нет? Десять тысяч рублей на дороге не валяются.
«Новости столицы»
Гроза столичныхъ улицъ, вампиръ по кличкѣ Лордъ, бывшій господинъ Афанасьевъ Д. н. — третьяго дня былъ изловленъ Имперскимъ охотникомъ за головами, нѣкимъ У. Господинъ У. представилъ его голову Департаментъ и былъ награжденъ десятью тысячами въ золотыхъ рубляхъ. Указанный господинъ У. отказался отъ комментаріевъ, добавивъ только, что «она меня въ гробъ сведетъ». Учитывая что господинъ У. также является знаменитымъ столичнымъ многоженцемъ, редакція полагаетъ что для содержанія своихъ многочисленныхъ пассій господинъ У., былъ вынужденъ взяться за столь опасное ремесло. Поистинѣ, охота пуще неволи.
Глава 2
Интерлюдия
Полковник Мещерская М. С.
Она кралась по коридору, осторожно переступая босыми ногами. У твари чуткий нюх, потому вязанку чеснока, взятую с кухни, она завернула в плотную ткань. Поверх ночнушки у нее был перевязан форменный ремень, на котором висел короткий кинжал в ножнах.
Благовонные палочки у дверей уже почти полностью скурились, легкий белый дым струился в щель под дверью. Она прикрыла рот и нос шарфом, сонные травы, убойная доза, тварь должна спать без задних ног… она осторожно нажала на ручку двери и толкнула ее вперед. Дверь бесшумно распахнулась, и она еще раз поблагодарила бога и себя за предусмотрительно смазанные петли. Никакого скрипа. Если бы Володя увидел ее сейчас — он бы ужаснулся? Удивился? Потому что она изменила свое тело так, чтобы передвигаться совершенно бесшумно, ее ноги обрели подушечки, на подобие кошачьих, уши стали торчком, улавливая малейший звук, глаза стали больше и приобрели вертикальные щели зрачков… и как побочный эффект — отросли клыки. Кожа… кожа стала темного, матового цвета, поглощая любой отблеск света, она была словно темное пятно на краю сознания — бесшумна, невидима и опасна. Хорошо, что он ее сейчас не видит.
